— Меня зовут Глеб, — прошептал мужлан в мой помпон. — И бога ради, ты же моя жена, так что будь любезна не выпадать из роли.
— Ты даже не спросил, какое мое желание, вдруг оно страшное? Как у Румпельштильцхена, — оскалилась я. Представив какое лицо будет у этого самоуверенного павиана, когда я скажу ему…
— Ну вот, теперь я знаю твое настоящее имя. Думаю, что я справлюсь, — хмыкнул Глеб. — Главное ты не хочешь мою душу.
— Да, мне будет достаточно другой части твоего организма, — пробубнила я в драп пальто. Но он не расслышал моих слов. Открыл ногой тяжелую дверь и я поняла, что пути назад теперь точно нет.
— Ну вот мы и дома, дорогая, — хмыкнул, свалив меня на огромный диван. Вовка скинул курточку прямо на пол, и подбежал ко мне.
Счастье, когда тебя обнимают детские руки. Он доверчиво прижался ко мне, и прошептал «Я так тебя ждал. Люблю, прелюблю. Ты же больше никогда меня не оставишь? Нас с папой. Ему тоже плохо без тебя. Я знаю. Он не говорит, но ночью сидит в кабинете допоздна и пьет взрослый сок»
Что же мы натворили?
— Иди переоденься, малыш, — взъерошив волосы на белобрысой детской головке, сказала я, протолкнув внутрь противный колючий ком выросший в горле. Посмотрела вслед, бросившемуся исполнять мою просьбу Вовке и начала подниматься с дивана. Лучше вот так. Сразу. Не дарить ложных надежд.
— Соскакиваешь? — насмешливый голос разорвал пространство. — Правильно. Значит не так тебе нужно то, ради чего ты приехала в чужой дом, к незнакомому мужику. Значит твое желание не заветное, детка.
— Да пошел ты, — выплюнула я. В глазах полетели искры от боли, от злости, от незнания как поступить.
— О, мы уже на ты? Мы же не пили брудершафт, курица? Или ты пересмотрела свои дурацкие принципы?
Глава 5
Глеб Снежин
Она чертовски права. Дьявольская ведьма, смотрит на меня глазами цвета снежного неба, сжав маленькие кулачки. Наверное она бы растерзала меня, будь чуть смелее. Растерзала за то, что я хочу сделать счастливым маленького сына. Или за то, что сделаю его абсолютно несчастным, повинуясь какому — то своему темному желанию хоть на миг почувствовать праздник жизни.
— Купить любовь нельзя, и мать ребенку тоже, — кривит идеальные губы «подарок небес». И ведь говорит чистую правду, но мне почему — то хочется ее схватить за острые плечи, затянутые в идиотский свитер украшенный смешным красноносым оленем, и хорошенько встряхнуть. — И вернуть прошлое, тоже невозможно. Я знаю, поверь. Да и не нужно это. Дурацкие воспоминания только ранят. А это ребенок. Ты сделаешь ему страшно больно. Да услышь же меня, — уже кричит она.
— Это не твоя печаль, — с трудом выдавливаю я, не желая признавать абсолютную правоту этой мартышки в помпончатой шапке. — Ты, кстати, так и не озвучила свое желание. Машина? Квартира? Что ты хочешь?
— Ребенка, — спокойствию в ее голосе мог бы позавидовать ледяной царь из дурацкого Вовкиного мультика. — Мне нужен только донор. Процедура ЭКО назначена на первое февраля. У тебя есть сын, он красивый, здоровый и умный. Генетический материал твой мне подходит. Лучше не найду все равно. Но, теперь я сомневаюсь, что мне нужны живчики сумасшедшего кабана, играющего чувствами своего сына.
— А что так мелко, куколка? Ребенок? Всего-то? Почему ты сразу не потребовала переписать на тебя мое состояние? — мне не смешно. Девка явно с придурью или просто чертовски наглая. Но этот нос ее покрасневший от злости… Мать ее за ногу. — Тебя осмотрит врач и можешь валить на все четыре стороны. С сыном я как-нибудь разберусь. Скажу, что тебя унес Крампус, за то что ты была плохой девочкой. Очень плохой.
— Да, так будет лучше, — словно про себя шепчет она, вдруг сдувшись и растеряв свое нахальство. И звезды в осколках неба меркнут, от чего становится страшно и щемяще тоскливо. — Прости. Я не хотела. Мы бы бумаги все подписали у юристов, что я претендовать не стану ни на что, и все такое. Я просто… Прости. Отчаяние страшная штука. И Вовка не заслужил лжи. Он чудесный у тебя. Я уйду. Такси вызови мне, пожалуйста. Ой. А деньги все были в сумочке. Оплатишь? Я верну, честно. День сегодня просто такой…
— Я прикажу прислуге принести тебе халат и тапочки из гостевой.
— Это значит…?
— Это ничего не значит, — ухмыляюсь я, стараясь не смотреть в растерянное лицо авантюристки. Хотя. Для мошенницы она слишком уж простодыра.
Черт, ну зачем? Пусть валит. Исчезнет из наших с сыном жизней и все станет прозрачно и ясно. Я думаю так, но делаю и говорю совсем иначе. И жалось щемящая в моей замороженной душе, как нечто иноземное, но очень теплое и чужеродное.