Дальтоник не согласен с тем, что кровь кра́сная, а физик заявит, что не существует созна́ние.
Но вы ставите общий спекта́кль, Мир – это покосившийся теа́тр,
Вы софитами его освеща́ете, делая вид, что Истину зна́ете.
–
Но не так много во тьме у вас создать получа́ется,
Ведь Мир ещё и кла́дбище, а вас ведёт не Истина, вас ведёт интуиция и импровиза́ция.
И когда тьма опада́ет, каждый начинает жить в плену кошма́ров,
Ибо тьма вас оголя́ет, сомнения вас щипа́ют: "А не является ли это всё А́дом?".
Потрясение оснований
Думы мои о тебе – Сокра́т, я хочу иметь мужество размышля́ть,
Не хочу от боли бежать, хочу, как святой Георгий, её пронзать.
А давай начнём с фунда́мента, нам тайное в свете я́вится,
Этот свет инклюзи́вен, ведь он не освящает наси́лие.
–
Нет-нет, мы не обесси́лели, мы люди практи́чные,
Вечно жить не станем, однажды, как роза, завянем.
Это первое – я умру́, может кремируют, может схоронят в гробу́,
И скажет мне Анубис, что моё Посмертие не его забо́та: "во что ты верил, то и зарабо́тал".
–
И ещё я всё потеряю – это второ́е, хоть и дом не на песке стро́ю,
Но думы сопряжены с бо́лью, ведь это всё такое родно́е.
Уйдёт мать, уйдёт отец, уйдёт молодость, уйдёт си́ла,
И Экклезиаст повторит – всё станет грязью и пы́лью.
–
Третье: меня никогда не бу́дет, а вокруг боги и лю́ди, свершаются су́дьбы,
Мне понять суть бы, но везде битвы, куда ни су́нься.
И меня едят мои же мы́сли, а я стараюсь от них сокры́ться,
И это ещё одно: в нас с тобой нет никакого еди́нства.
–
К чему это я? У кого-то Сизи́ф, а у кого-то Ти́ллих,
В затылок ды́шит Смерть, но мы в поиске лейтмоти́ва.
Кое-чему научила Бергмана карти́на: "никакого самоуби́йства",
Ведь цель мудреца – достойно прожи́ть, а затем перероди́ться.
К Дарье М
Серые ту́чи, ломкие су́чья, Мир совсем хру́пкий, с тобой сцепилась сту́жа,
С у́жасом понимаешь, что сознание су́жено, может вся эта боль заслу́жена?
Но в тебе хватает му́жества и разу́мности – ты у́мница,
Может я тот самый су́женный, что обещал явиться к у́жину? Чтобы Зла пу́ты распу́тать.
–
У меня нет ничего, кроме све́чки и хле́ба, ещё дарствую у пе́чки ме́сто,
Ты со мной не из-за де́нег, это не наваждение: грею твою душу и те́ло.
Когда ты открываешь глаза – светле́ет, когда рядом сопишь – разбегаются бе́сы,
Природа мне отдаёт ветки, я бросаю их в печку ме́тко, чтобы твоя кровь бежала по ве́нам.
–
У меня в руках старая Би́блия, я и сам про любовь, какие оби́ды?
Наши губы бли́зко, Господь – это "тайна и ми́стика".
Он сказал: Пусть возбуждается пло́ть, чтобы двое стали одно́,
И мы переживём пото́п, ведь наши чувства и есть пло́т, что вознесет нас до го́р.
–
Я пронзил чёрствое сердце этого Ми́ра, у меня были си́лы, ведь знаю, как ты краси́ва,
А он решил отомсти́ть мне, наслав морозный ветер на нашу оби́тель.
Ему, любимая, не победи́ть, ты не будешь болеть, ведь я буду гореть,
Стану огнём для тебя, чтобы рассеять таких злых духов, как злоба и смерть.
Любовь, смерть и эстезис
В основание положена голова Адама, череп осклабился,
Моё тело избито, на руках и ногах раны, тьма сокрыла кроваво-красное марево.
Разошёлся занавес в храме, мертвецы восстали, а живые замерли,
Иоанну вручаю заботу о матери, на меня смотрят иудеи и римские стражники.
–
Но вернёмся в начало, в тот момент, когда завяла слава небесного сада,
Тьма Гефсимании, я молился, а ученики спали, в этот момент гонители приближались.
Во мгле стояли Бог и Пастырь, обсуждали деяния своей паствы,
Никто не хотел славы, лишь вынашивали идею, чтобы люди в итоге поверили.
–
Пастырь сказал, что не творил зло, не хотел зла, ему претит, что его называют Сатана,
Он живёт с собой в мире, разводит животных, смотрит, чтобы землю никто не обидел.
И вообще он просит прощения у Господа, ему хочется духовного, а не плотского,
Люди угнетают его дух, они молятся и приносят жертвы ему, а он хочет одного – обрести тишину.
–
Бог же думает о другом, Он не считает Пастыря своим врагом,
Ему интересно общаться со мной, Его интересуют идеи: их влияние на историю и время.
Иуда уже рядом, а Бог смиряет меня Своим взглядом,
Вокруг него сияние Рая, ангелы трубят и на лирах играют, а Он изрекает: "Иешуа, вот твоя чаша".
–
Я стою во дворе, а они смеются, первый удар в зубы,
От второго синяк под глазом – это всё кара за Адама,
Потом меня ударяют в печень – это уже за Еву, за то самое древо,
Они плюют в моё лицо и кричат: "Горе тебе, праведник" – это плата за Каина.