Разговаривая таким образом, они достигли гостиницы.
Дон Гутьерре их уже ждал и первым делом спросил о брате.
Все произошло именно так, как предсказывал дон Луис Морэн. У дона Гутьерре не было никаких оснований заподозрить племянника во лжи и, приняв все, что ему рассказал дон Мигуэль за чистую монету, он безропотно согласился продолжать путешествие без брата.
Багаж, как и было решено, отправили вперед под охраной пеонов, а при себе дон Гутьерре оставил только двоих разбойников, что, по-видимому, очень им не понравилось.
Дон Мигуэль и дон Луис горели желанием немедленно снова пуститься в путь, если не в тот же день, то, по крайней мере, на следующий, но, к сожалению, об этом нечего было и думать: длительное путешествие подорвало силы Сакраменты и ее сестры, и они нуждались, как минимум, в четырех— или пятидневном отдыхе. Их ждало длительное путешествие с множеством препятствий и опасностей.
Дон Гутьерре временно поселился с дочерьми в своем доме и старался по возможности не выходить на улицу, дабы не привлекать внимания шпионов.
Дон Мигуэль горячо желал поскорее увидеть своего дядю в полной безопасности, однако неизбежная задержка, вызванная усталостью Сакраменты и Жезюситы, не только не огорчала его, но даже радовала. Он предоставил своему другу заниматься сборами и подготовкой к длительному путешествию, а сам все свободное время, которого у него теперь было предостаточно, проводил в обществе кузин. Он целиком отдался охватившему его чувству любви к Сакраменте и благодарил судьбу, давшую ему возможность сблизиться с этой чудесной девушкой, так как невольное заточение в четырех стенах давало ему возможность проводить с нею практически все время с утра до вечера. Он только теперь в полной мере оценил добрый нрав девушки, у него на глазах все более и более раскрывались драгоценные качества ее души, которые она старалась скрыть за нарочитой холодностью.
Жезюсита, постоянно находившаяся в обществе сестры и кузена, с грустью ловила их ласковые слова: слишком чистая и наивная, чтобы завидовать счастью Сакраменты, она, тем не менее, испытывала, нет, не зависть, а, скорее, тайную грусть, когда сравнивала обращение кузена с ней и с ее сестрой. Она не могла понять, почему дон Мигуэль, только что весело смеявшийся и шутивший с нею, становится вдруг задумчивым и печальным, обращаясь к ее сестре.
Так прошло десять дней, в течение которых ничто не нарушало спокойствия, которым наслаждались действующие лица нашего повествования. Политический горизонт все более и более заволакивали черные тучи, и в такой обстановке каждый думал больше о себе и, так сказать, невольно забывал о соседях.
Между тем дон Гутьерре и дон Мигуэль отлично отдавали себе отчет в том, что чем дольше они пробудут в Мехико, тем больше возникнет затруднений во время предстоящего путешествия.
Мирамон проиграл битву при Силао, и, вследствие этого, Гвадалахара, последний из крупных городов, служивших оплотом его армии, был принужден открыть ворота войскам Хуареса.
Теперь практически вся страна находилась во власти неприятеля. Арьергардные отряды Хуареса уже вели опустошительные набеги на плоскогорье Анагуак, и, несомненно, не замедлят окружить город со всех сторон и отрезать его таким образом от остального мира.
В Мехико царила полнейшая анархия. Солдаты Мирамона, в течение нескольких месяцев не получавшие жалованья, нападали на беззащитных граждан среди бела дня на улице и без зазрения совести грабили, не опасаясь возмездия со стороны правительства, утратившего всякую власть.
Оставаться при таком положении в городе могла вынудить только необходимость. Люди имущие спешили покинуть город, которому к тому же грозила опасность вскоре очутиться в осаде.
Единственным спасением было бежать, и бежать как можно скорее.
Дон Луис несколько раз замечал подозрительных типов, бродивших вокруг дома дона Гутьерре, а однажды показалось даже, что среди них были дон Ремиго и дон Рамон, переодевшиеся, конечно, чтобы их не так легко было узнать.
Как-то раз в одном притоне, куда дои Луис наведался тоже переодетым, он увидел Педросо и Карнеро. Они с озабоченными лицами увлеченно беседовали с двумя субъектами, в которых он опять же заподозрил дона Ремиго и дона Рамона.
Словом, положение все более усугублялось, и с каждым днем все большая и большая опасность нависала над доном Гутьерре.
Вот в это-то время Луису Морэну и представился случай убедиться, что его подозрения были вполне основательны.
Вот как это случилось.
Однажды француз возвращался домой после продолжительной прогулки по окрестностям Мехико, предпринятой им с целью проверить, насколько достоверны циркулирующие в городе слухи, и составить некоторое представление относительно движения отрядов Хуареса. Погруженный в раздумье, француз возвращался в город, в высшей степени огорченный всем тем, что ему удалось узнать. Не успел он свернуть на пустынную тропинку, известную в определенных кругах, как эль-Пассео-де-лас-Вегас, как его кто-то окликнул два раза.
Француз остановился. Человек, стоявший у двери жалкого ранчо, мимо которого он только что проехал, продолжал окликать его, подавая какие-то знаки рукой. Луис Морэн, удивленный тем, что человек, которого он не только не знает, но никогда и в глаза не видел, настойчиво зовет его к себе, стал думать, как ему поступить. Однако колебание его продолжалось недолго— он решил узнать, что нужно этому странному типу.