– Хвала Господу! – сказал Беокка, когда датчане побежали.
Только что они стояли плотной стеной, потрясая оружием, и вдруг исчезли в городе, и наша армия, с воодушевлением людей, только что спасшихся от смерти, рванулась следом.
– Теперь едем, медленно, – сказал Беокка, понукая свою лошадь и ведя мою за узду.
Датчане бежали. Земляной вал был черен от наших воинов, которые протискивались сквозь пролом в стене, спускаясь в улицы и переулки с другой стороны вала. Над Эофервиком реяли три флага: наша волчья голова, боевой топор Эллы и крест Осберта. Я услышал бодрые крики, пришпорил лошадь, и она вырвалась из хватки Беокки.
– Вернись! – крикнул он и поскакал за мной, но не пытался оттащить меня прочь.
Мы победили, Бог даровал нам победу, и я хотел оказаться поближе, чтобы вдохнуть запах вражеской крови.
Мы с Беоккой не смогли войти в город, потому что дыра в частоколе была забита нашими воинами, но я снова пришпорил лошадь, и она втиснулась в толпу. Люди возмущались, но потом замечали полоску позолоченной бронзы на моем шлеме и, поняв, что я благородного рода, помогали продвинуться вперед. Застрявший сзади Беокка кричал, чтобы я не уходил далеко.
– Догоняй! – крикнул я ему.
И вдруг он закричал снова – на сей раз безумным, перепуганным голосом.
Я обернулся и увидел поток датчан, движущихся через поле, по которому недавно прошла наша армия: некоторые устремились на нас верхом, но большинство – пешком. То была целая толпа; должно быть, враги вышли по реке через северные ворота города, чтобы отрезать нам путь к отступлению. А датчане точно знали, что мы будем отступать, ведь в итоге выяснилось, что стены строить они умеют: они перегородили стенами улицы внутри города, а потом сделали вид, что у них рухнула часть изгороди. Так они заманили нас в ловушку и теперь захлопнули ее.
Беокка запаниковал, и я его не виню. Датчане с удовольствием убивали христианских священников, и Беокка, должно быть, увидел свою близкую мучительную смерть. Он не хотел принимать муки, поэтому развернул лошадь, пришпорил ее и помчался галопом вдоль реки мимо врагов. Им не было дела до судьбы одного человека, когда столько народу попало в капкан, и они позволили капеллану уйти.
В большинстве армий самые слабые и плохо вооруженные оказываются сзади. Смельчаки идут впереди, самые робкие – сзади, и если напасть на задние ряды вражеской армии, можно устроить настоящую резню.
Сейчас я уже старый человек и, волею судьбы, видел паническое бегство многих армий. Такая паника хуже ужаса овцы, которую на краю утеса осадили волки; в ней больше безумия, чем в судорогах лосося, пойманного в сеть и вытащенного из воды. От крика небо готово было разорваться, но для датчан этот крик был сладчайшим звуком победы, тогда как для нас – смертью.
Я попытался бежать. Видит Бог, я тоже впал в панику. Увидев, как Беокка скачет прочь под прибрежными ивами, я сумел развернуть кобылу, но тут ко мне бросился один из наших воинов. Надо полагать, он хотел отобрать мою лошадь, но я догадался вытащить свой короткий меч и инстинктивно ткнул в этого человека, пришпорив кобылу. Все, что мне в результате удалось, – это выбраться из охваченной паникой толпы и оказаться на пути наступающих датчан.
Вокруг меня все вопили, топоры и мечи викингов мелькали и разили. Мрачная работа, кровавый пир, песнь клинка, вот как это называется.
Наверное, я уцелел потому, что, единственный из наших воинов, был верхом, и те немногие датчане, которые тоже были на конях, должно быть, приняли меня за своего. Но потом один из них обратился ко мне на языке, которого я не понимал. Я взглянул на него, увидел длинные волосы (он был без шлема), длинные светлые волосы, серебристую кольчугу, широкую ухмылку на исступленном лице – и узнал его, человека, который убил моего брата!
Как дурак, я закричал на него. Следом за этим длинноволосым датчанином ехал знаменосец, на длинном древке хлопало орлиное крыло. Слезы застилали мне глаза, и, наверное, меня охватило безумие битвы, потому что, несмотря на страх, я подскакал к длинноволосому датчанину и замахнулся на него своим маленьким мечом.
Он парировал удар, и мой жалкий клинок согнулся, как селедочный хребет. Он просто взял и согнулся, а датчанин поднял меч, чтобы прикончить меня, но увидел жалкую погнутую железяку у меня в руке и захохотал. Я обмочился, а он хохотал. Тогда я снова замахнулся на него бесполезным клинком. Продолжая хохотать, он подался вперед, вырвал у меня оружие и отшвырнул в сторону. А потом схватил и поднял меня. Я визжал и колотил его кулаками, но ему все это казалось ужасно забавным; перебросив меня через седло, он пришпорил коня и ринулся в толпу, чтобы убивать дальше.