Что случилось на смертном одре Генриха I, можно только предполагать. Если он счел, что его дочь показала себя «неблагодарной» — разве он не осыпал ее почестями, не сделал ее императрицей, не обещал ей королевство? — это было бы вполне понятно. Он был вспыльчивым представителем вспыльчивого рода и был способен сказать все, что угодно, когда на него накатывало. Вполне понятно, что он мог поддаться временному состоянию, чувству, что он может, в конце концов, последовать велению своего сердца, а не головы, что Стефан — сам возрожденный Генрих, младший сын, женившийся на наследнице рода Альфреда и Кердика и Водана.
Когда королева Елизавета I была на пороге смерти, пришлось приложить колоссальные усилия к тому, чтобы она назначила Якова своим преемником. Столь щепетильна она была в отношении своей привилегии и столь мало ее привлекали мысли о своей собственной смерти, что она откладывала решение до самого последнего момента. В конце концов непонятный знак, который она сделала рукой после того, как уже не могла говорить, был истолкован как согласие, и последняя преграда на пути к наследованию трона Яковом пала. Вокруг умиравшего Генриха собрались люди, страшно озабоченные тем, кто станет наследником. Эти люди, названные Ордериком, не слишком торопились присоединиться к сторонникам Стефана или поддержать его. Хью Бигод утверждал, что слышал, как Генрих назвал Стефана, но приверженцы императрицы возражали, что Хью не был среди присутствовавших у постели умирающего. Однако вполне возможно, что Хью находился поблизости, подхватил слух, что Стефан назначен наследником, и немедленно понес его в Булонь, где (как кажется) в тот момент находился Стефан. И этот слух подвигнул Стефана на его поразительную авантюру. Думаю, вполне вероятно, что Стефан решил, что может рассчитывать на поддержку Генриха. Хотел ли Генрих предоставить ему ее, мы никогда не узнаем.
В Германии в конце XI—XII вв. возникли признаки того, что наследование и назначение наследника могут в один прекрасный день уступить его выборам — и это будет способом возведения короля на престол. В XIII—XIV вв. такой порядок был принят: особая группа выборщиков осуществляла свой свободный выбор, такой свободный, что в начале XVI в. всех королей Англии, Франции и Испании вполне могли счесть подходящими кандидатами. В Англии и Франции этого не произошло. Слово «выборы» широко использовалось; Стефан распустил слух, что он был избран церковью и народом, а «Деяния» делают его избрание ключевым событием. Но он был «выбран» жителями Лондона, а не витаном. И если Стефана можно было считать «выбранным» монархом, то этот прецедент не сулил ничего хорошего. На самом деле людей сильнее занимали другие мысли: назначение наследника было по-прежнему, наверное, самым важным фактором из всех; наследование делало успехи и пополнялось изощренными аргументами из римского и церковного права. И ни один ответственный человек не мог пренебречь вопросом, подходит ли кандидат в короли для своей должности. Миряне и церковнослужители сходились в том, что личность короля имеет жизненно важное значение для благополучия народа. Избрание нового короля было исключительно серьезным делом — слишком серьезным, чтобы быть подчиненным простым правилам. На протяжении всего того времени, что английские короли правили и царили, присутствовал элемент неопределенности в отношении принципов наследования. Каким бы странным это ни казалось, но современный закон о праве наследования был принят лишь в XVIII в.
Глава 3
ЧЕМ ЗАНИМАЛСЯ КОРОЛЬ
Мы узнали, как становились королями. Теперь нам предстоит изучить, как они жили: обеспечить их дворцами и доходами, одеть и накормить и заполнить их распорядок дня.
Основная масса дошедшей до нас литературы о саксонских и нормандских временах была написана церковнослужителями на латыни, международном языке церкви западного христианского мира. Короли обычно были необразованными. В этом, как мы увидим, были замечательные исключения. Но правда такова, что в основном миряне не интересовались книжными знаниями, а сохранившаяся литература отражает вкусы и интересы духовенства. Она многое может рассказать нам о мирской жизни — но о жизни лишь одного поколения. Если мы хотим установить прямой контакт с мирянами, мы должны рассчитывать на материальные останки — дома, оружие, монеты, извлеченные на свет божий с помощью лопаты, и на написанные для них на родном языке литературные произведения, которые менестрели исполняли в огромных залах королевских дворцов по вечерам. По сути своей, это были не письменные, а устные литературные произведения, которые передавались от одного менестреля к другому, усовершенствовались и искажались в тигле человеческой памяти. В результате лишь небольшая их доля вообще попадала на пергамент, а от всего написанного до нас дошла лишь часть. Ученому, занимающемуся английской историей, сравнительно повезло. От французской литературы, написанной на родном языке до конца XI в., не осталось ничего, хотя начиная именно с этого времени таких произведений великое множество. От немецкой литературы, написанной до 1100 г., сохранилось немногое. Значительное количество древних скандинавских поэтических произведений было написано в Исландии около 1250 г.; они известны нам по их более поздним копиям. Но Англия может похвастаться тридцатью тысячами англосаксонских стихотворных строк, помимо существенного количества древнеанглийской прозы.
Большая часть этих стихов — религиозного содержания: переложение частей Библии, религиозные легенды, жития святых, благочестивые фантазии, вроде знаменитой поэмы «Видение креста». Люди, писавшие рукописи, в которых сохранились поэтические произведения, сами были служителями церкви, и немалая доля стихов религиозного содержания в их рукописях, без сомнения, отчасти отражает их вкусы. Но ясно также и то, что она отражает вкусы многих мирян, для которых и писались эти стихи. Есть также небольшое количество стихов светского содержания. Самое известное из них — короткая эпическая поэма «Беовульф», единственное законченное произведение из всех германских коротких баллад и поэм времен начала Средневековья, дошедшее до наших дней. Вполне возможно, что «Беовульф» в некоторых отношениях не характерен для литературы, из которой он возник, — прежде всего потому, что это, как мы увидим, христианская поэма с христианской моралью, но она живо раскрывает многое из жизни королей и стремлений их сторонников, что мы иначе не поняли бы. Точная дата ее написания неизвестна: обычно ее относят к VIII в., и вряд ли это могло случиться позже.
Поэма начинается со смерти датского короля. «Час Скильда настал, когда он был в расцвете сил. После долгих лет царствования король отдал Богу душу. Его любимые слуги отнесли любимого властителя на берег моря, согласно его распоряжению, которое он отдал, когда еще мог говорить. Обледеневшее и готовое к отплытию королевское судно с изогнутым носом стояло в гавани. Они положили своего драгоценного монарха посредине корабля поближе к мачте. Множество сокровищ было принесено сюда из далеких краев. Говорят, ни один корабль никогда не был столь хорошо оснащен мечами, латами, оружием и доспехами. На груди короля лежала груда драгоценных камней, которые должны были вместе с ним отправиться далеко в море. Датчане принесли Скильду Скевингу дары из своей сокровищницы, которые были так же хороши, как и дары, предоставленные ему теми, кто отправил его одного в океан, когда он был ребенком. Над его головой они установили его золотой штандарт, а затем, уступив его морю, с грустью позволили ему унести их короля прочь. И никто, ни советник в царских палатах, ни воин на поле боя, не мог точно сказать, кто получил этот груз».