Хоть после столь длинного рассказа ситуация стала более-менее понятной, тем не менее, удивление у меня от неё осталось. Я не спец по данному вопросу. Только система, в которой заключенные сами зарабатывают себе на жизнь, на мой взгляд, выглядит как-то не так. Но чуть позже я вспомнил когда-то прочитанную статью об американских частных тюрьмах, в которых отбывает наказание большая часть заключённых Соединённых Штатов. Там, вообще, — труд заключённых является одной из основных статей дохода этих пенитенциарных учреждений.
«Корейцы любят подражать мировому гегемону». — подумал я. — «Вполне возможно, они просто скопировали заокеанскую систему, а я — удивляюсь. На самом деле — ничего странного. Если там оно работает, то почему бы ему не работать здесь? Главное ведь, — эффективность. Не исключено, что у руководителей «Анян» кое-что и «прилипает» к рукам, но об этом только остаётся предполагать, ибо не пойман, — не вор. Впрочем, существует вероятность, в которой две главные аджумы — преданные фанатки дела, что-то вроде Макаренко. В связи с этим прыгать и размахивать руками, пытаясь «поднять вопрос», смысла нет никакого. Попав в чётко работающую систему, — нужно либо крутиться вместе с ней, либо — не участвовать.
«Если станешь выполнять установленные нормы и соблюдать дисциплину, а заработанные тобою «баллы показателей» будут каждый месяц положительными, то через два года ты сможешь подать прошение на досрочное освобождение.» — приободрила меня собеседница.
«Через два года меня переведут во взрослую колонию, в которой отсчёт количества добрых дел начнётся заново», — ответил я, ничуть не обольстившись предложением вкалывать ради светлого будущего.
И добавил: «меня столько раз уже обманывали, что ожидать себе каких-либо «справедливостей» от корейской исполнительной власти, — просто глупо. Для этого нужно быть трейни первого года обучения, а я уже переросла столь нежный возраст.
Собеседница в ответ как-то неопределённо-огорчённо покивала, вручила две брошюрки с правилами поведения, сказала изучить и на этом мы с ней расстались.
Вот, задание выполнил, — прочёл. Сижу, собираясь пролистать источники знаний ещё раз, хотя вроде запоминаю с первого раза и какая в этим надобность — непонятно. Но в камере делать больше нечего, если только лечь спать. А ещё можно начать составлять в голове список «предательств», куда внести всех всех, кто меня бросил и подставил. Или начать строить планы на будущее, старт которому будет дан через пять лет. Но ни того, ни другого, — делать не хочется. Есть единственное желание найти хоть кого-нибудь из «чёрного списка» и дать ему в морду. Да так, чтобы он метра на три отлетел после этого. И челюсть — полгода сращивал. Вот, кроме этого, больше ни к чему охоты не ощущаю. Ну, ещё спать хочется.
А действительно, — не вздремнуть ли мне чутка? Правда, придётся растянуться на голом полу, но он тёплый, и в Корее многие люди так спят. Единственно, — только на матрасе. Но это, как говорится, — то такое. Я же пока «кореянка»?
Ворота тюрьмы «Анян»
(где-то в это время. Территория исправительного учреждения «Анян». К группе девушек-заключённых, одетых в сине-зелёные робы, подбегает ещё одна зэчка.)
— Слушайте скорее, какую я узнала новость! — запыхавшись, кричит она. — У нас два года будет отбывать свой срок Агдан!
Те, к кому она обратилась, дружно выражают недоверие услышанному.
— Это проверенные слухи! — восклицает принёсшая весть, возмущённая, что ей не поверили. — Она сейчас находится на карантине. Через два дня её переведут на общую территорию! Я её даже видела! Выглядит, как настоящая принцесса!
— И как же выглядят «настоящие принцессы»?
— Отстранённо. Словно она всё просто осматривает, а не срок мотает!
— Ну ты и сказанула!
— Так и есть! Сама увидишь!
— Интересно, в какой отряд её определят?
— Наверное, в третий. Он у нас самый блатной.