«Ничего себе история», - подытожил услышанное Сакуров и отправился домой. Вернее, в сарай, где начали подавать голос ещё не обедавшие свиньи.
Вообще то, строго говоря, ни односельчане, ни пастухи, ни все они вместе просто так, как сильно уважающие себя люди, не пили. Но строго придерживаясь двух календарей, православного и советского.
Что касается первого, то на него пошла мода ещё в разгар перестройки и плюрализма мнений, когда последние разделились в пользу таки почитания забытых традиций в виде крещения новорожденных младенцев и прощения грехов ближним своим во время Святой Пасхи.
Дальше – больше.
На дворе замаячила кооперация с индивидуальной трудовой деятельностью, разные ловкие люди стали налаживать частную полиграфию и в свет вышли первые отечественные со знаком качества порнографические журналы и православные с картинками календари. А так как с зелёным змием страна всё ещё боролась, и от этого пить хотелось ещё больше, то обратно обращённые, но всё ещё советские интеллигенты, ударились в келейное пьянство по поводу любых праздников, изобиловавших – особенно в летнее время – в православном календаре. А так как советский народ всегда брал пример со своей законнорождённой интеллигенции, то мода на празднование всяких экзотических событий православной церкви, помимо Пасхи, Троицы и Покрова Божьей матери, дошла и до него.
И понеслось!
Во-первых, получила резкий толчок к развитию такая отрасль народного хозяйства, как самогоноварение, во-вторых, сохранившиеся за годы советской власти церкви стали наполняться в любые дни, а не только во время Рождества или Сретения Господня.
А спустя совсем непродолжительное время, когда Ельцин с негодованием отрёкся от своего без восьми лет полувекового партийного стажа (91), простой народ уже запросто мог ограничиться стаканчиком браги в память первого Вселенского собора или употребить пол-литра очищенной по поводу обретения святых мощей преподобного Иова, в схиме Иисуса Анзерского.
А спустя ещё год, когда Абрамович заработал первые сто миллионов долларов, ухаживая за одной из дочерей первого демократического президента РФ, уже любой деревенский пастух почёл бы за личное оскорбление, если бы его обнесли во время празднования в честь Владимирской Чудотворной иконы Божией Матери, установленной в память спасения Москвы от нашествия Крымского хана Махмет-Гирея в 1521 году, или по поводу начала дня первой седмицы по пятидесятнице (92).
Что же касается советского календаря, то он лишь разнообразил народную тягу к выпивке такими архаичными аномалиями, как неделя памяти Паши Ангелиной (93), день пограничника, военно-морского флота (94) и две конституции, брежневская и сталинская (95).
«Да, брат, что с народом культура делает», - прикидывал Сакуров, окучивая картошку и слушая пьяные вопли, доносящиеся из избушки Мироныча, где собрались по случаю забоя очередной тёлки и православных именин Евтихия, Еликониды, Елладия, Игнатия и Никиты непременные пастухи Мишка с Витькой, Жорка Прахов, Петька Варфаламеев, Алексей Семёныч Голяшкин и потомственный браконьер Гриша. Шибче всех празднующих не то Евтихия, не то свежие телячьи потроха голосил Евгений Мироныч Ванеев, хозяин крыши, под которой происходило застолье. И пел он «На заре ты её не буди, потому что на заре она сладко так спит». Остальные орали «Три танкиста, три весёлых друга!»
А Сакуров продолжал окучивать, утираясь от обильного пота заскорузлой ладонью и хлопая слепней на голом торсе. Одновременно он не уставал удивляться сразу нескольким интересным фактам из окружающей его действительности. Во-первых, его удивляло непонятное отсутствие диссонанса в разноголосице сводного хора, в то время как застрельщик и команда пели из совершенно разных опер. Во-вторых, он не мог понять, когда его не просыхающие односельчане успели окучить картошку. В-третьих, бывшего морского штурмана доставала проблема кровососущей летающей нечисти, единственно из всех знакомых достававшей только его. В-четвёртых, ему было непонятно, как Мишка с Витькой, бросив не в первый раз своё подведомственное стадо недорезанных тёлок, ни разу никого не потеряли.
А ещё Сакурова удивляло…
«Да чё ты так напрягаешься? – утешал соседа пьяный Жорка, когда они перекуривали перед сном на крыльце Сакурова, и он, Константин Матвеевич, спрашивал Жорку о вышеупомянутом (по пунктам) интересе. – Если думать о всякой само собой делающейся ерунде, то так и свихнуться недолго. Впрочем, предупреждение ты уже получил…»
Сакуров, при упоминании случая у сакуры, вздрагивал, но не отставал.
«Нет, ты скажи, - горячился он, - какого хрена у вас даже хор, в котором один поёт романс, а другие – зажигательную песню, и тот звучит ладно?»
«Да потому, что народ мы такой, у которого, что бы он ни делал, всё сгодится», - отмахивался Жорка.
«Вот именно, что сгодится, - непонятно чему злился Сакуров. – в условиях Центрального Нечернозёмья и Валдайской низменности… А когда вы, чёрт бы вас побрал, успели картошку окучить?»
«Ты что, завидуешь?» - удивлялся Жорка.
«Нет», - в свою очередь удивлялся Сакуров.
«Мы – что! – снова отмахивался Жорка. - А ты вот на Мишку посмотри: когда он всё успевает? А ведь у него, помимо лошади, две коровы, свиноматка с приплодом, гуси, куры, утки и даже кролики с голубями! И огород он обрабатывает почти с гектар. Ну?!»
«Ну и ну, - только и находил, что возразить, Константин Матвеевич. – К тому же он, в отличие от нас, ещё и работает…»
«Именно!»
«Но это ладно, - снова заводился Сакуров, - но почему меня слепни жрут хуже вашего?»
«Да нас тоже жрут, но мы привыкши, - возражал Жорка. – Ты ведь где жил до того, как сюда прибыл? А жил ты в местах, которые, как утверждают грузины, Бог, когда делил землю, оставил для себя. Но, узнав, что при разделе забыл про грузин, эти места им таки отдал (96). Въезжаешь?»
«С трудом», - продолжал злиться Сакуров.
«Объясняю популярно, - терпеливо говорил Жорка. – У тебя в твоём Сухуми слепни водились?»
«Какие слепни! – взмахивал руками Константин Матвеевич, не знавший в своё время даже комаров. – Одни только светлячки…»
При воспоминании о светлячках, мерцающих среди виноградных гроздьев и листьев лимонного дерева на его дворе перед домом, откуда доносились голос жены и смех дочери, внутри у Сакурова всё сжималось, а на глаза наворачивались слёзы.
«Светлячки! – передразнивал Жорка. – И ты хочешь, чтобы у тебя после твоих светлячков против наших слепней иммунитет образовался?»
«Да ничего я не хочу, - устало возражал Сакуров, а сам думал о том, что больше всего ему сейчас охота нажраться, – но мне интересно знать: почему здесь, в Богом потерянном среди бескрайних просторов захолустье с самым примитивным климатом и довольно убогим населением жить в сто раз веселей, чем в некогда курортной Грузии?»
«Ты полегче с примитивным и убогим, - миролюбиво говорил Жорка, - а то, неровён час, схлопочешь. Но что ты имел в виду, говоря «веселей»? Что, надорвался, хохоча на огороде?»
«Можно подумать, ты не понял, о чём я…»
«Да понял. А живём мы веселей, потому что не такие жлобы, как твои грузины. И не такие барахольщики, чтобы каждый сэкономленный рубль бежать менять на модную тряпочку. Или матрац сэкономленных рублей – на финский гарнитур со стопроцентной переплатой. Нет, наш человек никому ничего переплачивать не станет, а «вырученное» от стояния в очередях за дефицитом время потратит на распивание ханки (97) и распевание частушек в тёплой компании. Хотя, сколько я знаю наших людей, они скоро переплюнут в жлобстве не только твоих грузин, но и соседних с ними армян. Потому что не за горами примитивное изобилие, от которого захочется откушать всякому нехроническому пропойце, причём захочется так сильно, что многие даже бросят пить…»
«Чтобы русские переплюнули в жлобстве армян, - сомневался Сакуров, - или чтобы совсем бросил пить такой насос, как Витька…»
«Если сам не бросит, то жена его силком закодирует, - убеждал Жорка. – А в жлобстве наш человек переплюнет любую национальность так же легко, как он уже всех переплюнул в хитрожопости».