– Через несколько недель твою ногу освободят, и ты сможешь поехать домой.
– Надеюсь, что так, Дженни.
Вдруг я понял, что на ней нет белого больничного халата.
– Я первый раз вижу тебя в черном, Дженни. Это что, какая-то специальная одежда?
– Нет, Джонас. Я всегда ношу эту одежду, за исключением тех дней, когда дежурю в больнице.
– Значит, у тебя сегодня выходной?
– На службе Господа не бывает выходных, – просто ответила она. – Нет, Джонас, я пришла попрощаться.
– Попрощаться? Но я не понимаю. Ты же сказала, что я только через несколько недель...
– Я уезжаю, Джонас.
– Уезжаешь?
– Да, – тихо сказала она. – Я работала здесь в ожидании транспорта на Филиппины. Мы восстанавливаем там больницу, которая была разрушена во время бомбежки. Теперь я улетаю самолетом.
– Но ты не можешь так поступить, Дженни. Ты не можешь отказаться от близких людей и от языка, на котором говоришь. Ты будешь чужая там, тебе будет одиноко.
Дженни дотронулась пальцами до распятия, висевшего у нее на груди на черном кожаном шнурке. Ее глубокие серые глаза смотрели спокойно.
– Я никогда не буду одинока. Он всегда со мной.
– Ты не должна делать этого, Дженни, – сказал я и, взяв брошюру, которую обнаружил на столике, открыл ее. – Ты просто дала временный обет и можешь отказаться от него, когда захочешь. Ведь перед пострижением существует трехгодичный испытательный срок. Это не для тебя, Дженни, ты сделала это от боли и злости. Ты слишком молода и прекрасна, чтобы похоронить свою жизнь под этой черной одеждой. – Дженни молчала. – Ты что, не понимаешь меня, Дженни? Я хочу, чтобы ты снова вернулась к жизни.
Она медленно закрыла глаза, а когда открыла их, они были затуманены слезами. Но когда она заговорила, в ее голосе чувствовалась твердость и убежденность в своей вере.
– Это ты не понимаешь, Джонас. В той жизни нет места, куда мне хотелось бы вернуться. Мое место в доме Божьем.
Я снова начал говорить, но она остановила меня, подняв руку.
– Ты думаешь, что я пришла к Нему от боли и злости? Ты ошибаешься. Никто не бежит от жизни к Богу, к Богу стремятся для жизни. Все свои годы я думала о Нем, не понимая, что ищу Его. Любовь, которую я знала, была просто насмешкой по сравнению с тем, какой действительно должна быть любовь. Милосердие, которое я проявляла, было гораздо меньше того, что я получала от Него, мое сострадание было ничто по сравнению с Его состраданием. Здесь, в Его доме и в Его делах, я нашла самую большую любовь, которую когда-либо знала. Через Его любовь я обрела спокойствие, удовлетворение и счастье.
Некоторое время Дженни молчала, разглядывая распятие, которое держала в руках. Когда она снова подняла голову, глаза ее были чистыми и безмятежными.
– Джонас, разве в этом мире кто-нибудь может дать мне больше, чем Бог? – спросила она.
Я молчал.
Дженни медленно протянула мне левую руку. На среднем пальце я увидел массивное серебряное кольцо.
– Он пригласил меня в свой дом, – мягко сказала она. – Я приняла и ношу Его кольцо, поэтому Он никогда не оставит меня своей милостью.
Я взял ее руку и прижался к кольцу губами. Дженни ласково погладила меня по голове и направилась к двери, но через несколько шагов обернулась.
– Я буду думать о тебе, друг мой, – ласково сказала она, – и буду молиться за тебя.
Я молча смотрел на нее, никогда еще ее глаза не были так прекрасны.
– Спасибо, сестра, – тихо ответил я.
Она молча повернулась и вышла. Я смотрел на то место, где она только что стояла и где ее больше не было.
Уткнув лицо в подушку, я заплакал.
7
Меня выписали из больницы в начале сентября. Я сидел в кресле-каталке, наблюдая, как Робер собирает в чемодан вещи. В это время открылась дверь.
– Привет, малыш.
– Невада! Что тебя принесло сюда?
– Приехал забрать тебя домой.
Я рассмеялся. Странно, как можно многие годы едва помнить о человеке, и так обрадоваться, увидев его.
– Твоя помощь не нужна, Робер прекрасно сам справится.
– Это я попросил его приехать, мистер Джонас, – сказал Робер. – Я подумал, что хорошо бы все устроить, как в старые добрые времена, чтобы вам не было одиноко на ранчо.
– А я решил, что воспользуюсь отпуском, – сказал Невада. – Война закончилась, шоу закрыто до зимы. А Марте очень нравится ухаживать за инвалидами, она уже здесь и готовится к нашему приезду.
– Вы ведь сговорились, да? – улыбнулся я.
– Ну конечно, – ответил Невада и подошел сзади к креслу. – Готов?
Робер закрыл чемодан и щелкнул замками.
– Да, мистер Невада.
– Тогда поехали. – Невада покатил кресло к двери.
– Только нам надо заехать в Бербанк, – сказал я, поворачивая голову к Неваде. – У Макаллистера накопилась куча бумаг, которые мне, надо подписать. – Пока я разлеживался в больнице, дела шли своим чередом.
В аэропорту нас ждал специальный самолет, который прислал Баз Дальтон. В два часа дня мы приземлились в Бербанке. Когда мы вкатились в кабинет Макаллистера, он поднялся из-за стола и поспешил к нам навстречу.
– Знаешь, Джонас, по-моему, я впервые вижу тебя на приколе.
Я рассмеялся.
– Тогда торопись, чтобы насладиться этим зрелищем. Доктора сказали, что через несколько недель, я буду двигаться лучше прежнего.
– Ну так я воспользуюсь твоим положением. Ребята, подкатите его к столу, а я приготовлю ручку.
Было уже почти четыре, когда я закончил подписывать последнюю стопку бумаг. Это утомило меня.
– Ну, что еще новенького? – спросил я.
Взглянув на меня, Макаллистер подошел к столу, стоящему возле стены.
– Вот это, – сказал он, снимая накидку с какого-то предмета, напоминавшего радиоприемник с окошком.
– Что это?
– Это первая продукция компании «Корд Электроникс», – гордо произнес Макаллистер. – Мы основали ее на базе радарного цеха. Это телевизор.
– Телевизор? – переспросил я.
– Изображение передается по волнам, по принципу радио, прямо на экран. Получается домашнее кино.
– А-а, это та штука, над которой Дюмон работал перед войной. Но она не работает.
– Работает, – сказал Макаллистер. – Сейчас этим занимаются все самые крупные радио и электронные компании. Хочешь посмотреть, как он работает?
– Конечно.
Макаллистер подошел к столу и взял телефонную трубку.
– Дайте мне студию, – он прикрыл микрофон рукой, – сейчас скажу им, чтобы запустили что-нибудь.
Вернувшись к телевизору, Макаллистер повернул ручку. Экран вспыхнул, и замелькали круги и линии, потом появились буквы: «Корд Электронике представляет». А за буквами – сцена из боевика: мужчина на лошади скакал прямо в объектив камеры. Когда лицо мужчины показали крупным планом, я увидел, что это Невада. Сцену я тоже узнал, это был эпизод из «Предателя». Минут пять мы молча смотрели на экран.
– Черт меня побери, – произнес Невада, когда просмотр закончился.
Я взглянул на Робера, на лице его было написано восхищение и изумление.
– Вот это я понимаю чудо, мистер Джонас, – тихо сказал Робер, – теперь я смогу смотреть кино дома, а не сидеть на галерке с неграми.
– Так вот почему все хотят купить мои старые фильмы, – сказал Невада.
Я посмотрел на него.
– Что ты имеешь в виду?
– Ты помнишь те дополнительные девяносто фильмов, которые я сделал и которые теперь принадлежат мне? – Я кивнул. – Меня обхаживают, чтобы я продал их, предлагают хорошие деньги, по пять тысяч за картину.
– В кинобизнесе я уяснил одну вещь, – сказал я. – Никогда не следует продавать права на то, с чего можно получать проценты.
– Ты имеешь в виду сдавать их в прокат, как в кинотеатры?
– Конечно, я знаю эти вещательные компании. Если они покупают вещь за пять тысяч, значит, собираются выжать из нее пятьдесят.
– Я не силен в таких сделках, – сказал Невада. – Мак, может быть ты мне поможешь?
– Не знаю, Невада, я ведь не агент.
– Займись этим, Мак, – сказал я. – Вспомни, как ты учил меня брать на заметку все, что стоит денег.
Макаллистер неожиданно улыбнулся.
– Хорошо, Невада.
Я почувствовал резкую усталость и откинулся на спинку кресла. Робер моментально подскочил ко мне.
– Вы в порядке, мистер Джонас?
– Просто притомился немного.
– Так может быть, лучше заночевать здесь, а на ранчо отправимся завтра утром?
Я посмотрел на Робера. Идея лечь в постель была очень привлекательной, от этого кресла у меня болела задница.
– Я вызову машину, – сказал Макаллистер, поднимая телефонную трубку. – А по пути в город забросите меня на студию, мне надо закончить там кое-какие дела.
Всю дорогу до студии я напряженно размышлял, и когда машина остановилась у ее ворот, мне сразу все стало ясно.
– И все-таки нам надо искать замену Боннеру, – сказал Макаллистер, вылезая из машины. – Вряд ли выйдет что-нибудь хорошее, если студией будет руководить адвокат. Я ничего не смыслю в кино.
Я задумчиво посмотрел на него. Конечно, он был прав. Но кому же доверить студию? Меня это дело больше не волновало. В моем воображении не осталось ни одного сюжета, который я хотел бы воплотить на экране и показать миру. Тем более что в том кабинете, из которого я только что вышел, стоял небольшой ящичек с экраном, который скоро будет в каждом доме. Богатом и бедном. И этот ящичек завладеет всеми фильмами, чего никогда не смогут сделать кинотеатры. Словом, фильмы меня больше не интересовали.
Даже будучи ребенком, если уж я и расставался с игрушкой, то расставался с ней навсегда, чтобы больше никогда к ней не возвращаться.
– Продай кинотеатра, – прошептал я Макаллистеру.
– Что? – воскликнул он, не поверив своим ушам. – Ведь только они и приносят какие-то деньги.
– Продай кинотеатры, – повторил я. – Через десять лет в них уже никто не будет ходить, во всяком случае не столько народа, сколько сейчас. Люди смогут смотреть кино прямо дома.
– А что делать со студией? – В голосе Макаллистера прозвучал легкий сарказм. – Тоже продать?
– Да, – тихо ответил я. – Но не сейчас. Лучше всего через десять лет. Когда людям, которые будут делать фильмы для этих маленьких ящичков, будет не хватать помещений. Вот тогда и продай.
– А до этого времени что с ней делать? Пусть гниет, пока мы будем платить за нее налоги?
– Нет, – ответил я, – пусть приносит доход, как это сделал старый Голдвин. Если мы даже и потеряем немного на этом, я не буду в претензии.
– Ты действительно этого хочешь?
Да, – ответил я, переводя взгляд с Макаллистера на крышу здания. Я только сейчас по-настоящему разглядел ее. Из-за гудрона она была черная и безобразная.
– Мак, ты видишь эту крышу? – спросил я, и Макаллистер посмотрел вверх, щурясь на заходящее солнце. – Прежде всего, – сказал я, – выкраси ее в белый цвет.
Я спрятал голову назад в машину. Невада бросил на меня странный взгляд, голос его прозвучал почти печально:
– Ничего не изменилось да малыш?
– Да, – тихо ответил я. – Ничего не изменилось.