– Займись этим, Мак, – сказал я. – Вспомни, как ты учил меня брать на заметку все, что стоит денег.
Макаллистер неожиданно улыбнулся.
– Хорошо, Невада.
Я почувствовал резкую усталость и откинулся на спинку кресла. Робер моментально подскочил ко мне.
– Вы в порядке, мистер Джонас?
– Просто притомился немного.
– Так может быть, лучше заночевать здесь, а на ранчо отправимся завтра утром?
Я посмотрел на Робера. Идея лечь в постель была очень привлекательной, от этого кресла у меня болела задница.
– Я вызову машину, – сказал Макаллистер, поднимая телефонную трубку. – А по пути в город забросите меня на студию, мне надо закончить там кое-какие дела.
Всю дорогу до студии я напряженно размышлял, и когда машина остановилась у ее ворот, мне сразу все стало ясно.
– И все-таки нам надо искать замену Боннеру, – сказал Макаллистер, вылезая из машины. – Вряд ли выйдет что-нибудь хорошее, если студией будет руководить адвокат. Я ничего не смыслю в кино.
Я задумчиво посмотрел на него. Конечно, он был прав. Но кому же доверить студию? Меня это дело больше не волновало. В моем воображении не осталось ни одного сюжета, который я хотел бы воплотить на экране и показать миру. Тем более что в том кабинете, из которого я только что вышел, стоял небольшой ящичек с экраном, который скоро будет в каждом доме. Богатом и бедном. И этот ящичек завладеет всеми фильмами, чего никогда не смогут сделать кинотеатры. Словом, фильмы меня больше не интересовали.
Даже будучи ребенком, если уж я и расставался с игрушкой, то расставался с ней навсегда, чтобы больше никогда к ней не возвращаться.
– Продай кинотеатра, – прошептал я Макаллистеру.
– Что? – воскликнул он, не поверив своим ушам. – Ведь только они и приносят какие-то деньги.
– Продай кинотеатры, – повторил я. – Через десять лет в них уже никто не будет ходить, во всяком случае не столько народа, сколько сейчас. Люди смогут смотреть кино прямо дома.
– А что делать со студией? – В голосе Макаллистера прозвучал легкий сарказм. – Тоже продать?
– Да, – тихо ответил я. – Но не сейчас. Лучше всего через десять лет. Когда людям, которые будут делать фильмы для этих маленьких ящичков, будет не хватать помещений. Вот тогда и продай.
– А до этого времени что с ней делать? Пусть гниет, пока мы будем платить за нее налоги?
– Нет, – ответил я, – пусть приносит доход, как это сделал старый Голдвин. Если мы даже и потеряем немного на этом, я не буду в претензии.
– Ты действительно этого хочешь?
Да, – ответил я, переводя взгляд с Макаллистера на крышу здания. Я только сейчас по-настоящему разглядел ее. Из-за гудрона она была черная и безобразная.
– Мак, ты видишь эту крышу? – спросил я, и Макаллистер посмотрел вверх, щурясь на заходящее солнце. – Прежде всего, – сказал я, – выкраси ее в белый цвет.
Я спрятал голову назад в машину. Невада бросил на меня странный взгляд, голос его прозвучал почти печально:
– Ничего не изменилось да малыш?
– Да, – тихо ответил я. – Ничего не изменилось.
8
Я сидел на крыльце, щурясь на полуденное солнце. Из дома вышел Невада и сел в кресло. Он вытащил из кармана плитку жевательного табака, откусил кусок, и сунул плитку обратно в карман. Из другого кармана он достал кусок дерева, перочинный нож и начал строгать.
Я посмотрел на него. На нем были потертые голубые джинсы. Широкую грудь и плечи обтягивала рубашка из оленьей кожи, уже довольно потрепанная, вокруг шеи был повязан красно белый платок. Если не считать белых волос, он выглядел так, каким я помнил его мальчишкой.
Невада поднял голову, и, посмотрев на меня, сказал:
– Два старых забытых искусства.
– Каких?
– Жевать табак и вырезать по дереву.
Я промолчал.
Невада посмотрел на кусок дерева, который держал в руке.
– Много вечеров я провел здесь с твоим отцом, жуя табак и вырезая.
– Да?
Он повернулся и сплюнул через перила, потом снова обратился ко мне.
– Помню один вечер. Мы с твоим отцом сидели как раз вот здесь. День был трудный, и мы порядком устали. Внезапно он посмотрел на меня и сказал: «Невада, если со мной что-нибудь случится, то ты присмотришь за Джонасом, понял? Джонас хороший мальчик. Иногда он замахивается на то, что ему не по силам, но он хороший мальчик, и в один прекрасный день он превзойдет своего отца. Я люблю этого мальчика, Невада. Это все, что у меня есть».
– Он никогда не говорил мне этого, – сказал я, глядя на Неваду. – Никогда, ни разу.
Глаза Невады сверкнули.
– Люди, подобные твоему отцу, не любят много говорить о таких вещах.
Я засмеялся.
– Но он не только никогда не говорил мне об этом, он никогда не дал мне почувствовать это. Только все время наказывал то за одно, то за другое.
Невада буквально сверлил меня глазами.
– Но он всегда приходил к тебе на помощь. Он мог ругаться, но он никогда не бросал тебя в беде.
– Он женился на моей девушке, – раздраженно бросил я.
– Наверное, это и к лучшему. Может быть, он и сделал это потому, что понял, что она действительно не для тебя.
– Зачем ты мне сейчас об этом говоришь?
Прочитать что-то в индейских глазах Невады было невозможно.
– Потому что однажды твой отец попросил меня приглядывать за тобой. Одну ошибку я уже совершил. Видя как ты преуспеваешь в бизнесе, я посчитал, что ты уже вырос, а оказалось, что нет. А я не хотел бы второй раз подводить такого человека, как твой отец.
Несколько минут мы сидели молча, потом Марта принесла мне чай. Она велела Неваде выплюнуть табак и прекратить мусорить на крыльце. Он покорно поднялся и пошел за кусты выплевывать жвачку.
Когда он вернулся, мы услышали шум машины, сворачивающей к нам.
– Интересно, кто бы это мог быть? – спросила Марта.
– Может быть, доктор, – предположил я. Старик Ханли должен был раз в неделю осматривать меня.
Подъехала машина, и я увидел гостей. Опершись на палку, я поднялся, чтобы встретить Монику и Джо-Энн.
– Привет, – сказал я.
Моника объяснила, что они приехали в Калифорнию продать квартиру, а так как она хотела поговорить со мной об Эймосе, то по пути в Нью-Йорк они остановились в Рино. Поезд у них в семь часов.
Я заметил, что услышав слова Моники, Марта бросила на Неваду многозначительный взгляд. Невада поднялся и подошел к Джо-Энн.
– У меня в загоне есть спокойная гнедая лошадка. Как раз для такой юной леди, – сказал он.
Джо-Энн с благоговейным трепетом смотрела на Неваду – ведь перед ней стоял живой герой.
– Не знаю, – нерешительно сказала она, – я раньше никогда не ездила на лошади.
– Я научу тебя. Это просто. И падать не больнее, чем с бревна.
– Но она не одета для этого, – сказала Моника.
Действительно, яркое платье Джо-Энн, в котором она была так похожа на мать, не подходило для верховой езды.
– У меня есть хлопчатобумажные брюки, – вмешалась в разговор Марта, – они здорово сели, так что будут Джо-Энн как раз.
Не знаю, чьи это были брюки на самом деле, но ясно, что не Марты. Слишком уж плотно облегали они бедра начавшей округляться четырнадцатилетней девочки. Темные волосы Джо-Энн были зачесаны назад и собраны в пучок. Что-то в ее лице показалось мне знакомым, но я не понял, что именно.
Джо-Энн и Невада ушли, и я, проводив их взглядом, повернулся к Монике.
– Джо-Энн выросла, – сказал я, – и стала хорошенькой.
– Сегодня она еще ребенок, а завтра уже юная девушка, – заметила Моника. – Дети растут очень быстро.
Я кивнул. После некоторого молчания я достал сигарету и посмотрел на Монику.
– Я хочу рассказать тебе об Эймосе, – сказал я.
Когда я закончил рассказ о полете, было уже около шести. Моника не плакала, хотя лицо ее было печальным и задумчивым.
– Я не могу плакать о нем, Джонас, – сказала она, глядя на меня. – Потому что уже наплакалась по его вине. Ты понимаешь меня? – Я кивнул. – Он сделал в своей жизни так много ошибок. Я рада, что наконец он совершил добрый поступок.