– Это был отважный поступок, – уточнил я. – А ведь я всегда думал, что он ненавидит меня.
– Он и вправду ненавидел тебя, – быстро сказала Моника. – Он видел в тебе то, что не достиг сам: успех, богатство. Он ненавидел твой характер. Я думаю, что перед кончиной он понял, сколько зла причинил тебе, и попытался загладить свою вину.
– А что он мне сделал плохого? У нас были только деловые отношения.
Моника внимательно посмотрела на меня.
– Ты еще не понял?
– Нет.
– Тогда, наверное, никогда и не поймешь, – сказала она и вышла на крыльцо.
Мы услышали звонкий смех Джо-Энн, сидящей на большой гнедой лошади. Для новичка у нее получалось неплохо. Я посмотрел на Монику.
– Она управляется так, будто родилась в седле.
– А почему бы и нет? Говорят, это передается по наследству.
– Не знал, что ты занималась верховой ездой.
Моника посмотрела на меня, в глазах ее были боль и гнев.
– Я не единственный ее родитель, – холодно сказала она.
Я уставился на нее. Это был первый раз, когда она при мне упомянула отца Джо-Энн. Но теперь мне уже было поздно злиться.
Послышалось пыхтение старого автомобиля доктора Ханли, подъезжавшего к дому. Он остановился рядом с загоном, вылез из машины и перелез через загородку, потому что не мог проехать спокойно мимо лошади.
– Это доктор Ханли, он приехал осмотреть меня, – сказал я.
– Тогда не буду тебя задерживать, – холодно ответила Моника. – Попрощаемся здесь.
Она спустилась по ступенькам и направилась к загону. Я озадаченно смотрел ей вслед. Никогда бы не подумал, что она может прийти в такую ярость.
– Я скажу Роберу, чтобы он отвез вас на станцию, – крикнул я.
– Спасибо, – бросила Моника через плечо, не оборачиваясь. Я посмотрел, как она остановилась и заговорила с доктором, потом вернулся в дом. Войдя в комнату, которую отец использовал в качестве кабинета, я сел на диван. У Моники, конечно, вспыльчивый характер, но пора было уже и обуздать его. Я улыбнулся, думая о том, как горделиво она выпрямилась и ушла от меня, высоко подняв голову. Для своего возраста она выглядела очень хорошо. Мне исполнился сорок один, значит ей минуло тридцать четыре.
Главным недостатком доктора Ханли являлась его болтливость. Он мог заговорить до глухоты, немоты и слепоты, но выбора не было, потому что с началом войны все молодые врачи ушли на военную службу.
Доктор закончил осматривать меня в половине седьмого и принялся убирать инструменты в саквояж.
– У тебя все в порядке, – сказал он, – но я не согласен с этими новыми порядками выписывать пациента из больницы сразу, как он только начинает двигаться. Моя бы воля, я продержал бы тебя в больнице еще месяц.
Прислонившись к стене кабинета, Невада с улыбкой наблюдал, как я натягиваю штаны. Я посмотрел на него, пожал плечами и спросил у доктора:
– Когда мне можно будет гулять по-настоящему?
Доктор взглянул на меня поверх очков.
– Начинай хоть прямо сейчас.
– Но мне показалось, что вы не согласны с городскими медиками, – сказал я. – Подумал, что велите отдыхать.
– Да, я не согласен с ними, – ответил доктор. – Но уж раз ты выходишь и с этим ничего не поделаешь, то давай гуляй. В лежании нет никакого смысла.
Он захлопнул саквояж, выпрямился и пошел к двери. Потом повернулся и посмотрел на меня.
– Какая чудесная девочка твоя дочь.
– Моя дочь? – я удивленно посмотрел на него.
– Да, когда я увидел ее с этой прической, то подумал, что не видел прежде, чтобы девочка была так похожа на отца. Вылитый ты в детстве.
Я смотрел на него, не в силах вымолвить ни слова от удивления. Старый идиот, наверное, рехнулся. Все знали, что Джо-Энн не моя дочь.
Доктор внезапно рассмеялся и хлопнул себя рукой по бедру.
– Никогда не забуду, как ее мать пришла ко мне. Тогда она, конечно, еще была твоей женой. В жизни не приходилось мне видеть такой большой живот. Я подумал, что именно в этом и кроется причина твоей поспешной женитьбы, что она уже давно беременна. – Доктор посмотрел на меня и улыбнулся. – Но я думал так, пока не осмотрел ее. Каково было мое удивление, когда я обнаружил, что у нее всего шесть недель. Так уж протекала беременность. Но ее это очень огорчало, она нервничала, что ее разнесло, как воздушный шар. Я даже на всякий случай проверил по газетам дату вашей свадьбы. И даю голову на отсечение, что вы зачали дитя через две недели после свадьбы. И тут я должен сказать тебе, сынок, что если ты трахаешь, то попадаешь в точку. – Продолжая смеяться, доктор вышел.
Я почувствовал в горле твердый комок и опустился на диван. Все это время, все эти годы я был неправ. Внезапно я понял, о чем хотел поговорить со мной Эймос перед полетом. Он видел, как я был взбешен в тот вечер и обернул мою собственную ненависть против меня. И Моника ничего не смогла поделать.
Какое сочетание – Эймос и я. Но для него, по крайней мере, история не была загадочной. И он, хотя никто его не упрекал, все-таки хотел предпринять попытку все уладить. А я, я даже не дал себе труда повернуть голову, чтобы рассмотреть правду. Мне доставляло удовольствие быть одному, обвиняя весь мир в собственной глупости. Я не ладил с отцом, потому что думал, что он не любит меня. Какая страшная ирония!
Теперь я мог понять правду. Это не в его любви я всегда сомневался, а в своей. В глубине души я всегда понимал, что никогда не смогу любить его так же, как он меня. Я посмотрел на Неваду, который по-прежнему стоял, прислонившись к стене, но уже не улыбался.
– Ты тоже знал?
– Конечно, – кивнул он. – Все знали, кроме тебя.
Я закрыл глаза. Теперь все встало на свои места. Тогда, в больнице, посмотрев на себя в зеркало, я увидел лицо отца. Это же сходство я увидел в Джо-Энн, когда мне почудилось в ней что-то знакомое. Лицо ее отца. Мое собственное лицо.
– Что мне делать, Невада? – застонал я.
– А что, собственно, тебя беспокоит, сынок?
– Я хочу, чтобы они вернулись.
– Ты действительно этого хочешь?
Я кивнул.
– Тогда верни их, – сказал он и посмотрел на часы. – До отхода поезда еще пятнадцать минут.
– Но как? Мы ведь не успеем.
– Вот телефон, – Невада кивнул на стол.
Я схватил телефонную трубку, позвонил в кабинет начальника станции в Рино и попросил пригласить к телефону Монику. В ожидании, пока ее позовут, я смотрел на Неваду. Я вдруг испугался. А когда в детстве я пугался, то всегда искал защиты у Невады.
– А что, если она не захочет вернуться?
– Она вернется, – уверенно произнес он и улыбнулся. – Она все еще любит тебя. Об этом тоже знают все, кроме тебя.
Когда Моника взяла трубку, я услышал в ее голосе тревогу:
– Джонас, что случилось? У тебя все в порядке?
Некоторое время я не мог говорить, потом наконец произнес:
– Моника, не уезжай.
– Но я должна ехать, Джонас. В конце недели меня ждут на работе.
– Брось все, ты нужна мне. – В трубке повисла тишина, и я уже подумал, что Моника положила трубку. – Ты слышишь?! – переспросил я.
В трубке послышалось ее дыхание.
– Слышу, Джонас.
– Я был неправ все эти годы, я не знал о Джо-Энн, поверь мне. – Снова молчание. – Прошу тебя, Моника!
Она заплакала, а потом я услышал ее шепот:
– О, Джонас, я никогда не переставала любить тебя...
Я бросил взгляд на Неваду, он улыбнулся и вышел, закрыв за собой дверь.
И вдруг голос Моники наполнился теплом и нежностью!
– Когда Джо-Энн была ребенком, ей так хотелось младшего братика...
– Тогда давай быстрей домой, я постараюсь! – крикнул я.
Моника рассмеялась, и в трубке раздался щелчок. Я продолжал стоять и держать в руках смолкшую трубку, ощущая близость Моники. Подняв голову, я посмотрел на фотографию отца на столе.
– Ну что, старик, – сказал я, впервые в жизни спрашивая его одобрения, – теперь я все правильно сделал?