Зрелище в тот день открывалось великолепное, ибо население города собралось в толпы, чтобы встретить султана и посмотреть на него. Я не мог больше сдерживаться и поспешил к нему, чтобы сказать, что он забыл надеть казаганд. Он вел себя так, словно очнулся от сна, и попросил принести ему это одеяние, но распорядителя его гардероба не нашли. Дело показалось мне очень серьезным. Я сказал себе: «Султан просит то, без чего он никогда не обходился, и не может это получить!» Я задумался и решил, что это дурной знак. Затем я обратился к нему и спросил, нет ли другого пути для возвращения в город, где было бы не так много народу. Он ответил, что есть, и свернул в проход между садами, ведущий в стороны ал-Муни'[384]. Мы последовали за ним, но на душе у меня было очень тревожно, ибо я сильно опасался за его здоровье. Когда мы подъехали к замку, он, как обычно, въехал в него по мосту, но это был последний раз, когда он по нему проехал. [405]
Глава 180
БОЛЕЗНЬ СУЛТАНА
Вечером в пятницу у султана появилась страшная усталость, и незадолго до полуночи у него начался приступ желчной лихорадки, который был не внешним, но внутренним. Утром в субботу, в 16-й день месяца сафар 589 г. (21 февраля 1193 г.), из-за лихорадки он находился почти без сознания, хотя приступ удалось подавить. Мы с ал-Кадй ал-Фадилем пришли навестить его и вошли в его комнату одновременно с его сыном ал-Маликом ал-Афдалем. У нас состоялся длинный разговор с ним; он жаловался сначала на тяжкую ночь, но она прошла, и казалось, что он получает удовольствие от беседы с нами. Беседа эта продолжалась до полудня, когда мы удалились, оставив с ним наши сердца. Он сказал, чтобы мы ушли и поели с ал-Маликом ал-Афдалем. Ал-Кадй ал-Фадил не был привычен к подобному и поэтому вернулся (домой); я же, со своей стороны, прошел в большой южный зал и нашел там накрытый стол, за которым на отцовском месте сидел ал-Афдал. Поскольку мне невыносимо было видеть это зрелище, я удалился, даже не присев к столу; и некоторые другие, увидев на его месте его сына, восприняли это как дурное предзнаменование и проливали слезы при виде этого зрелища. С этого времени болезнь султана становилась все более и более серьезной, и мы никогда не пропускали возможности навестить его и утром, и вечером. Ал-Кади ал-Фадил и я обычно заходили к нему несколько раз в день, когда боль, от которой он страдал, утихала, и он мог нас принять. Более всего он страдал от своих мыслей. Одним из признаков, по которым мы догадались, что он расстанется с жизнью, было отсутствие его главного лекаря, который знал о состоянии его здоровья лучше, чем кто бы то ни было, и который всегда сопровождал его и в городе, и в его разъездах. На четвертый день болезни другие врачи пришли к заключению, что султану следует пустить кровь, и с этого момента ему стало гораздо хуже. Его состояние усугублялось усилением [406] этой засушливости, и он дошел до крайней степени слабости. На шестой день мы усадили его, подложив ему под спину подушку; затем дали ему выпить чашку теплой воды, которая должна была подействовать в качестве смягчающего средства после принятого им лекарства. Он попробовал ее и сказал, что она слишком горячая; ему принесли другую чашку, но он сказал, что теперь вода слишком холодная, но при этом он не выказал ни раздражения, ни гнева, а только сказал: «О Аллах, неужто нет человека, который может принести воду нормальной температуры?» Мы с ал-Фадилем покидали его со слезами, струящимися из глаз, и он сказал мне: «Какую великую душу теряют мусульмане! Именем Аллаха, любой другой человек на его месте швырнул бы чашку в голову того, кто ее принес!» В течение шестого, седьмого и восьмого дней болезнь усиливалась, а затем мысли его начали путаться. На девятый день он впал в оцепенение и не мог принять принесенный ему лекарственный настой. Весь город пребывал в тревоге, и торговцы, движимые страхом, начали увозить с базаров свои товары; невозможно передать то горе и беспокойство, которые угнетали всех до единого. Каждый вечер мы с ал-Кадй ал-Фадилем просиживали вместе первую треть ночи, а затем шли к воротам дворца; и, если предоставлялась возможность, мы заглядывали к нему и тотчас же уходили, а если нет, то хотя бы осведомлялись о его состоянии. При выходе мы всегда видели людей, которые ждали, чтобы по выражению наших лиц догадаться о состоянии султана. На десятый день ему дважды ставили клистир, что принесло ему некоторое облегчение. Затем все с величайшей радостью узнали, что он выпил немного ячменного отвара. В тот вечер, как обычно, мы прождали несколько часов, а затем пошли во дворец, где встретили Замал ад-Даула Икбаля. На наш вопрос о самочувствии (султана) он вошел в помещение и передал нам слова ал-Малика ал-Му'аззама Туран Шаха—Аллах да увеличит его могущество! — о том, что на обеих ногах видна испарина. Мы возблагодарили Аллаха за эту новость и попросили его ощупать другие части тела и сообщить нам, нет ли испарины и в других местах. Он выполнил нашу просьбу и сообщил нам, что испарина обильная. Тогда мы ушли, испытывая облегчение. На следующий день, а это был вторник, одиннадцатые сутки болезни и 26-й день месяца сафар, мы пришли к воротам, чтобы узнать новости. Нам сказали, что испарина была столь обильной, что промокли и тюфяк, и подстилки, и даже на полу были видны следы влаги; а поскольку сухость его тела повысилась, то врачи были поражены силой его организма. [407]