Баха ад-Дин также сообщает, что известные богословы (в том числе он сам) специально писали для Салах ад-Дина религиозные сочинения, посвященные законам ведения джихада и другим религиозным проблемам, которые он не только постоянно изучал сам, но и заставлял заучивать своих сыновей.
Эта увлеченность исламским вероучением, считают критики Салах ад-Дина, к концу жизни сделала его религиозным фанатиком, нетерпимым к любому инакомыслию, вступавшему в малейшее противоречие с догмами ортодоксального ислама, не говоря уже о сторонниках греческой философии и материалистах. В качестве доказательства этого они напоминают о том, что именно по прямому приказу уже лежащего на смертном ложе Салах ад-Дина в 1192 году был казнен великий философ-мистик Яхья ас-Сухраварди (1156–1192), посмевший пересмотреть традиционный исламский взгляд на природу Всевышнего, но никогда не отрекавшийся от ислама. И Сухраварди, считают они, был далеко не единственным.
Что ж, казнь ас-Сухраварди и других еретиков-философов действительно, с точки зрения современного, особенно европейского читателя, является черным пятном на биографии Салах ад-Дина. Но нельзя забывать и о том, что именно в его стремлении скрупулезно следовать всем догматам ислама во многом следует искать и истоки его гуманного отношения к пленным христианам, и рыцарского поведения на войне. Вспомним хотя бы несколько правил ведения джихада:
«Будь рассудителен и хорошо обращайся с пленниками.
Мародерство не более законно, чем мерзость.
Бог запрещает убийство женщин и детей.
Мусульмане связаны соглашениями, если они законны»[44].
Безусловно, одним религиозным рвением многие вызывающие восхищение поступки Салах ад-Дина не объяснишь. Ему и в самом деле по натуре были свойственны доброта, умение сострадать и подлинное милосердие.
Разумеется, в некоторых из них можно усмотреть рисовку и работу на толпу. Это тем более вероятно, что попытки влиять на формирование общественного мнения всегда были важной частью внутренней политики всех восточных правителей. Газет и других массовых СМИ в те времена, понятное дело, не было, но их роль прекрасно исполняли специальные соглядатаи, которые, с одной стороны, собирали слухи, ходившие по улицам и рынкам, а с другой — сами распространяли их, внушая населению, что оно находится под властью набожного, доброго и справедливого повелителя. Но история с христианкой, которой Салах ад-Дин помог вернуть похищенную его лазутчиками дочь, или его доброе обращение с захваченным в плен под Акко (Акрой) старым христианским паломником, или забота о том, чтобы изгнанники из Иерусалима благополучно добрались до Европы, для рисовки Салах ад-Дину были явно не нужны. Это были искренние, идущие от сердца жесты.
Конечно, Салах ад-Дин никогда не относился к христианам и евреям как к равным. Вне сомнения, он считал их всех неверными, которым уготован ад. Но при этом он не был чужд симпатии к пришедшимся ему по душе иноверцам и, возможно, его сострадание к ним даже усиливалось от осознания, какая участь ждет их после смерти.
Человек пограничья, он умел сочетать и сострадание, и симпатию к отдельным христианам с яростной ненавистью к христианам в целом и готовностью сражаться с ними до полного изгнания с «территории ислама». И потому многие благородные жесты и проявления гуманизма никак не входили в противоречие с его беспощадностью к врагу на поле боя и неготовности ни к какому компромиссному решению конфликта с христианами. Любое такое решение было для него лишь уловкой, неким промежуточным этапом в достижении главной цели — «очищению» Ближнего Востока от христиан или признания ими власти ислама. Именно поэтому он никогда не заключал с ними мира — только перемирия, и эта тактика взята на вооружение и современными исламистами всех мастей.