Самким пожал плечами, словно бы сожалея о случившемся:
— Извините, я не хотел никого обидеть. Бреммун обошел вокруг стола и приблизился к провинившемуся:
— «Никого не хотел обидеть»! Лук и стрелы — это оружие, а не игрушка! Но ты этого не понимаешь! Стреляешь, не задумываясь…
Арула прервала говорившего, указывая на себя:
— Это моя вина. Это я подговорила Самкима!
— Подожди, Арула, — отмахнулся Бреммун. — Аббатиса так расстроилась, что даже не может говорить с вами, мне пришлось взять этот печальный долг на себя. Вы оба, Самким и Арула, будете сидеть в изоляторе, пока не дождетесь новых распоряжений. Не сомневаюсь, брат Остролист отыщет вам дело — чистить котлы, застилать постели, мыть полы, — занятие найдется обоим. Еду будут приносить вам наверх, спать тоже будете в изоляторе, и ни при каких обстоятельствах не выходите оттуда до тех пор, пока аббатиса или я не решим, что вы можете присоединиться к остальным. В дальнейшем, Самким, если я когда-нибудь еще увижу тебя с луком и стрелами, ты будешь иметь большие неприятности.
Молчание повисло в Большом Зале, когда оба проштрафившихся пошли навстречу своей судьбе к брату Остролисту. Подобного рода наказания были большой редкостью в обычно мирно живущем аббатстве.
Бреммун вернулся на свое место и, наклонившись, прошептал аббатисе Долине:
— Я был не слишком суров с ними? Аббатиса сложила лапы на коленях:
— Да, пожалуй. Ограничить их свободу стенами изолятора слишком жестоко.
Бреммун выглядел смущенным и неловко пожал плечами:
— Не беспокойся, я не стану держать их там долго. А ты обратила внимание на Арулу? Я едва сдерживал улыбку, она стояла на своем как кремень и брала всю вину на себя.
Аббатиса сжала покрепче губы, чтобы не рассмеяться:
— Эти двое — настоящие друзья, хоть они и пара негодников. Молодежь вроде них всегда будет опорой нашего аббатства. Подожди, пройдет несколько лет — и они возьмут бразды правления в свои лапы и покажут пример всем.
Самким и Арула сидели рядышком на кровати, глядя на брата Остролиста. Пожилой лекарь откинулся в кресле и сухо хмыкнул:
— Вам еще повезло, что сегодня во время чая не было барсучихи. Вот тогда вы бы узнали, что такое настоящее наказание. Эти барсучихи очень строгие.
— А я думала, нам отрежут хвосты! Остролист напустил на себя серьезный вид:
— Именно такими и бывали наказания в прежние времена… Вот стены, двери, шкафы и полки. Все это должно быть вычищено, простыни пересчитаны и сложены, разорванные ночные рубашки зашиты.
Мордочки наказанных вытянулись и из просто расстроенных превратились в мрачные. Весело рассмеявшись, Остролист поднялся и потрепал их по головам:
— Но все это мы начнем завтра. Сегодня можете отдохнуть. Жаль, что вам не разрешили выходить отсюда. Но зато если заглянете в большой шкаф, найдете там игру в камешки и желуди. А в моем маленьком ящике засахаренные орехи. Это поможет вам скоротать время до сна.
Самким в восторге потер лапки:
— Огромное спасибо, брат Остролист, ты настоящий друг. А в молодости ты любил пошалить?
Старик нарочито опасливо оглянулся и прошептал:
— Пошалить? Позволь мне сказать тебе, мой юный друг, когда я был еще совсем маленькой мышью, я был известен как Остролист Ужасный. Старый аббат Сакстус говаривал, что именно в моем поведении причина того, что у него поседели волосы и согнулась спина. А теперь я должен пойти взглянуть на свои травы в саду. Вы сумеете вести себя как следует, пока меня не будет?
Арула тем временем уже накинула чистую простыню себе на голову:
— Смотри, я буду снеговичком!
3
Пиккль Фолгер, с головой нырнув в свой заплечный мешок, исследовал все его уголки и вынырнул оттуда с одной-единственной овсяной лепешкой, которую торжественно показал Маре:
— Слышь, это все!
Крепкая молодая барсучиха ловко отняла у зайца лепешку.
— Перед тем как я пошла спать, в этой самой сумке было четыре такие лепешки. Ты просто-напросто противный обжора, ты их сожрал!
Пиккль прижал лапу к сердцу, на его морде было написано выражение полной невиновности.
— Сожрал? И такие слова ты употребляешь в разговоре со мной, ты, мой верный спутник и товарищ моих юных дней? Съел, схрумкал, слопал, в конце концов. Но не сожрал, нет!
Мара разломила лепешку пополам.
— Слушай, старик, не пытайся заговаривать мне зубы. Ты обжора и всегда таким был!
Усмехаясь от уха до уха, Пиккль быстро умял свою половину.
— Вот и хорошо, правда всегда выйдет наружу, старушка! Слышь, домой мы попадем только к ночи. Представляю, какими словами встретит нас старый Урт.
— Уй, этот Саламандастрон! Хотела бы я вообще никогда не возвращаться в эту ужасную гору. Вечно тебя учат хорошим манерам, правильной осанке, всему тому, что должны знать барсуки. Держать комнату в чистоте, не сутулиться, делать так, делать сяк, не делать того, не делать сего. Надоело до последней полосочки! Есть же на свете места, где молодые могут делать, что хочется.
— Тогда пошли с нами.
Мара и Пиккль с удивлением оглянулись. Два молодых существа, горностаи и хорек, появились из-за дюны.
Словоохотливый Пиккль приветливо обратился к ним:
— Привет, ребята. Кто вы такие?
Горностай в ответ тоже улыбнулся. Он выглядел очень красивым, таких ярко-голубых глаз Мара прежде не видела ни у кого.
— Привет! Меня зовут Клитч, а его — Гоффа. Мы идем из Юго-Западной Страны.
Мара внимательно рассматривала эту странную парочку. Хорек выглядел довольно мешковатым, на нем был длинный балахон. В руках хорек держал копье, а к веревке, которая служила ему поясом, был привязан кинжал. Юный же горностай был одет совершенно иначе. Его одежда сидела на нем превосходно. Состояла она из красивого желтого камзольчика, на плетеном поясе висел короткий меч в ножнах. Кроме того, на его лапе красовались два браслета из белой кости. Короче, выглядел горностай очень нарядным. Но Мару это нисколько не смущало, хотя они с Пикклем были в домотканых песочного цвета кафтанчиках, которые носили все живущие в Саламандастроне.
— Мое имя Мара, а это мой друг Пиккль Фолгер. Мы идем с горы, на которой расположена крепость Саламандастрон. Отсюда это почти целый день пути на север.
Клитч приветливо улыбнулся:
— Но вы не хотите возвращаться, да? Мара встала и отряхнула с себя песок.
— Ну, мы можем ворчать и жаловаться, но все равно всегда возвращаемся. Там наш дом, понимаете.
Скажите, а вы проделали весь этот путь с Юго-Запада по собственной воле?
Клитч и Гоффа переглянулись, затем горностай беззаботно пожал плечами:
— Да, более или менее. Мы всегда делаем то, что хотим, и идем туда, куда хочется. Правда, Гоффа?
Хорек оперся на копье и глубокомысленно кивнул:
— Точно!
— Но вы совсем молодые, прямо как мы, — прервал Пиккль. — Я хочу сказать, кто вам разрешает носить оружие, вот как сейчас?
Смех заискрился в голубых глазах Клитча.
— Мы ни у кого не спрашиваем разрешения, хотим носить оружие — и носим его, и плевать нам на всех.
Чем больше Мара слушала Клитча, тем в больший восторг она приходила.
Наконец он вытащил из ножен меч и ловко махнул им, отрубив головки двух одуванчиков.
— Черт подери, значит, вы из Саламандастрона! Это же язык можно сломать, что за название. Вот что я скажу, мы пойдем с вами. Мне хочется посмотреть на это место. По дороге вы нам о нем расскажете.
И без долгих разговоров путники пошли дальше вместе, болтая и смеясь. Клитч оказался замечательным рассказчиком и знал много интересных историй. Кроме того, он был прекрасным слушателем и уделял должное внимание тому, что Мара и Пиккль рассказывали о своем доме. Уделял столько внимания, что из рассказчика превратился в слушателя. Гоффа больше помалкивал.
Возвращение домой оказалось совсем не нудным в столь веселой компании. Тем не менее была уже ночь, когда они увидели большую гору.