Старик призадумался. Все затихло в бедной избушке, лишь ветер свистел в волоковое окошко и печально пробегал по струнам кантелы; шумели пороги, дождь прорывался сквозь кровлю; длинные тени от очага то являлись, то исчезали по закопченным бревнам избушки.
Вдруг Гина вздрогнула: "Что это? Гром?" – вскричала она.
В самом деле, средь гула порогов послышались громовые раскаты; еще, еще – наконец удар следовал за ударом.
– Нет, Гина, – сказал старик, прислушавшись, – это не гром, это пушки. Гина, война и до нас дошла.
– Где-то теперь наш Павали? Как стоит он под пушкой, ведь убьет его.
Старик молчал и не мог скрыть своего беспокойства.
– Вот еще, еще… слышишь, муж… ах, скажи мне, где наш Павали?
Старик молчал; седые его волосы рассыпались по бледным морщинам, глаза не двигались; что-то мрачное в них отражалось.
Гина зарыдала.
– Слушай, Руси, – сказала она, – я ведь знаю, ты сам тиетай, ты с живой руки можешь видеть сам все, что хочешь…
Старик сердито посмотрел на Гину.
– Не сердись на меня, я твоя верная, покорная жена; я сорок лет знала твою тайну и никогда даже тебе не говорила об этом… Но теперь – чего тебе стоит? Узнай, узнай, где наш Павали… ты сам будешь спокойнее…
Старик встал и стал ходить по избушке, качая головой с видом нерешимости. Между тем пушечные выстрелы становились чаще и чаще и, казалось, приближались. Гина вскрикивала при каждом ударе и дрожала всем телом.
После некоторого времени старик откинул свои седые локоны и сказал: "Быть так! Полно плакать, может, узнаем, где наш Павали. Ну, да полно же плакать, говорят тебе!"
Старуха в минуту затихла и только смотрела на вещуна умоляющими глазами.
Старик продолжал: "Только смотри же, Гина, ступай на печь и не смей оборачиваться, а не то и тебе, и мне худо будет. Якко, ступай в хворост, зажмурь глаза и лежи смирно, пока я не позову тебя".
Все немедленно было исполнено по приказанию старика. Тогда он призадумался, повел по лицу рукою и сказал мрачным голосом: "Эльса, поди сюда".
Эльса упрямилась и не хотела идти из-под хвороста. Старик повторил свое приказание, и Эльса выползла из-под хвороста, приблизилась к старику, но жалась к стене и трепетала.
Почти силою старик подвел ее к огню и посадил на обрубок. Едва лицо бедного дитяти стало краснеть от действия жара, как она еще более задрожала, все ее тело пришло в судорожное движение. Старик взял ее за голову и придерживал крепко, чтоб лицо бедной малютки не отворачивалось от очага.
Через несколько времени он сказал ей тихим, но сердитым голосом: "Смотри, где твой отец". Судорожное движение дитяти увеличилось; бедная Эльса билась, чтоб вырваться из рук старика, но тщетно; его железные руки приковывали ее к обрубку.
– Смотри же, где твой отец? – повторил старик еще более гневным голосом.
Эльса затрепетала сильнее, но пристально устремила глаза свои в очаг.
– Вижу, – наконец сказала она прерывающимся голосом, – вижу отца… он сидит на камне… возле него дерево… нет, не дерево… возле него человек… солдат… он что-то говорит отцу… но я не могу расслушать…
– Слушай, – сказал грозно старик.
– Солдат говорит отцу, чтоб он отдал ему свое платье… отец не дает… они горячо спорят… ах, он замахивается на отца… отец ударил солдата… ах, солдат стреляет… отец падает… ах, отец умер…
Старик отскочил от нее при этих словах. Гина вскрикнула на печке… Эльса зарыдала, старик наклонил голову в ужасе и шепотом проговорил: "Вот мое наказание…" Якко дрожал под хворостом…
Чрез несколько времени послышался лошадиный топот… жители избушки вздрогнули… онемение прошло… вот как будто что-то ударилось о землю: скоро дверь со стуком отворилась, и вбежал человек в финском платье, с мушкетоном в руке, облитый дождем, забрызганный кровью и грязью.
– Лодку! Лодку! – вскричал он на шведском языке, – скорее лодку.
Старик посмотрел на него и очень холодно произнес: an mujsta [6].
– Слышишь ли, что я говорю, – вскричал швед с гневом, – проклятая лошадь у меня пала… лодку!.. Сию минуту вези меня на другой берег.
Старик, хладнокровно поворотя голову, по-прежнему хотел выговорить свое: an mujsta, но Гина вдруг бросилась на пришельца: "Это платье Павали, ты снял его с Павали? Ты убил Павали? Где он, где он?"
Швед не понимал слов Гины и с гневом оторвался от нее: "Что за толки! Говорят вам: лодку, мне нельзя терять времени; я с важным донесением… Выборг взят русскими… слышите, понимаете… лодку… лодку, или убью".