— Что верно, то верно, атай. Сам знаю, что опасно. Но кто ж еще поможет Бугасаю, как не я… — так и рвался с места Салават.
Юлай лихорадочно соображал, как удержать горячего сына от обреченного на провал рискованного поступка.
— Я скажу, а ты послушай, улым, — осторожно начал он. — Думаю, тут такое дело, что уже ничем не поможешь. Ты командир бывалый, вот и соображай, что к чему. Бугасая схватили. Война с турками кончилась…
— Хочешь сказать, атай, что теперь каратели за нас примутся?
— Еще как ополчатся. Помяни мое слово…
V
Генерал-поручик Суворов прибыл в Яицкий городок уже после того, как туда был доставлен Пугачев.
На подъезде к крепости его поджидали с хлебом-солью, встречая под перезвон церковных колоколов.
Увенчанный лаврами победителя Суворов держался, не в пример другим генералам, довольно просто и скромно. Приветливо помахав рукой встречающим, он, нигде не задерживаясь, устремился к члену секретной комиссии гвардии капитан-поручику Маврину.
— Капитан… — начал было он и запнулся.
— Маврин Савва Ивановыч, Ваше превосходительство, — подсказал ему тот.
— Благодарю… Так вот, Савва Иваныч, полагаю, нам с вами есть о чем потолковать.
Тот выпрямился по-военному и отдал честь:
— Я в вашем распоряжении, Ваше превосходительство!
— Комендант мне тоже нужен.
Стоявший рядом с Мавриным офицер, взмахнув правой рукой, тут же представился:
— Ваше превосходительство, комендант Яицкого городка, подполковник Иван Данилович Симонов к вашим услугам!
Уединившись с ними в одном из кабинетов городской канцелярии, Суворов немедленно приступил к расспросам.
— Как там самозванец? Как ведет себя? — деловито осведомился он.
— Весьма достойно, Ваше высокопревосходительство. Даже описать невозможно, сколь преступник бодрого духа, — отвечал капитан-поручик Маврин.
— Уже допросили?
— Да-с, еща вчерась. Я самолично его допросил, — сообщил Маврин. — Самозванец был весьма словоохотлив, сразу же во всем признался. Обличал бояр русских. Говорил, будто бы оные вконец обнаглели, бедных за людей не считают, мучают простой народ, измываются над ним. Потому, де, господь бог и решил покарать их через него. Так и сказал, будто бы самому богу было угодно наказать Россию через его окаянство. И, надобно вам заметить, наказал со всею жестокостью. Не сразу Россия от такого окаянства оправится. За время бунта по приказу самозванца до смерти убито тысячи полторы помещиков, свыше десятка заводчиков. Да безо всякого счета — военных. Чиновникам тоже досталось.
— Не намерен ли Пугачев писать прошение ее величеству императрице на помилование? — спросил Суворов, пощелкивая суставами сплетенных тонких пальцев.
— Никак нет.
— Отчего ж?
— Оттого, полагаю, что на помилование государыни не рассчитывает.
— А казаки-то знают, что Пугачев здесь?
— Как не знать, Ваше превосходительство, — откликнулся Симонов. — Мы народ собирали, показывали злодея.
— Вот как. Не токмо допросить, а уж и показать успели… — с трудом скрывая разочарование, промолвил генерал-поручик, недовольный тем, что не ему выпала честь первым принять важного государственного преступника. — Меня, стало быть, не дождались, — покачал головой он. — И когда же вы представили злодея народу?
— Вчера же и представили, Ваше превосходительство, почти сразу же после допроса, — сказал Маврин. — Ибо прятать оного не имело смысла, — оправдывающимся тоном добавил он. — Молва в народе точно зараза разносится. Любопытство через край. Дабы самим убедиться да убедить всех, что у нас подлинный Емелька Пугачев, а не кто другой, пришлось нам его срочно толпе предъявить.
— Ну да, конечно, вы правы. На вашем месте я поступил бы точно так же, — вынужден был согласиться Суворов и на мгновение задумался, оглаживая свой высокий с залысинами лоб. Потом он вдруг оживился и резко вскинул голову: — А теперь я попрошу вас поведать мне, господа, как сие происходило.
— По моему приказанию на майдане, то бишь на площади, собрали народ, — начал Симонов, — после чего привели бунтовщиков. Когда все было готово, капитан-поручик вывел вперед самозванца. Толпа вначале охнула, а потом как зашумит, заволнуется.
— Узнали, стало быть.
— Узнали, Ваше превосходительство. Некоторые удивлялись, мол: неужто сам государь. Так его и называли — «государь наш батюшка».