Он не искал славы. Батыру было не до нее. Слава Салавата сама прокладывала себе дорогу, сделав его имя не только всенародным достоянием, но и объектом особого внимания как со стороны генералитета, так и самой Екатерины. Имя его было у всех на устах.
Напуганные новым размахом освободительного движения под руководством Салавата Юлаева власти, развязав — шие себе руки после ареста Пугачева и заключения мира с Турцией, засылали в Башкортостан все новые части. На территории Уфимской провинции орудовали кавалерийские, пехотные полки и казачьи отряды, подчинявшиеся Мансурову, хозяйничала карательная бригада Фреймана. Исетскую провинцию контролировали войска из корпуса Деколонга.
Противодействовать нарастающему натиску регулярных войск, во всех отношениях превосходивших повстанческие, становилось все труднее. Но воинственный дух Салавата не затухал. После сентябрьских боев с карательной командой Рылеева, направленной из Уфы генералом Фрейманом, он снова побывал под стенами Катав-Ивановска. Убедившись в том, что завод по-прежнему неприступен, Салават не стал там задерживаться. Он решил заняться срочной мобилизацией, для чего в середине октября объехал со своим трехсотенным конным отрядом целый ряд селений вдоль реки Караидель. Вместе с Ильсегулом Иткининым Салават разработал план захвата нескольких располагавшихся близ Кунгура крепостей, рассчитывая лишить карателей опорных пунктов в екатеринбургском направлении.
Озабоченность активной деятельностью башкирских повстанческих отрядов в северных и северо-восточных районах была столь велика, что Уфимской провинциальной канцелярии и Екатеринбургскому ведомству приходилось соотноситься при необходимости не напрямую, а окружным путем через Мензелинек.
Местная власть и курировавшие эти территории военачальники не могли долго терпеть такое положение и стали принимать срочные меры по охране и защите крепостей, организовывали, где только было возможно, пикеты. Шла интенсивная переброска на северо-восток Башкортостана дополнительных воинских подразделений, одна из которых предназначалась для снятия осады Катав-Ивановского завода.
По заданию генерал-поручика Суворова была основательно изучена складывавшаяся в главном очаге восстания ситуация, собраны сведения о формированиях, входивших в сводный отряд Салавата Юлаева, а также составлен подробный список их предводителей. В нем упоминались семь старшин Сибирской дороги, один старшина с Ногайской и отдельные представители Исетской провинции.
В представленном Суворову списке не было схваченного Шарыпом Кииковым Аладина Бектуганова и пойманного недавно Сагитом Балтасом марийца Изибая Янбаева.
В конце октября в руках командира одного из карательных отрядов — коллежского советника Тимашева — оказался Каранай Муратов. Кроме него вынуждены были сложить оружие Кутлугильде Абдрахманов, Каскын Хамаров, Сайфулла Сайдашев, Юламан Кушаев и Токтамыш Ишбулатов.
Заполучив уже несколько десятков важных повстанцев, гордый собой подполковник Тимашев со дня на день ожидал появления главного предводителя и его отца.
Как и многие другие, Салават тоже мог бы сдаться, тем более что с предложением покаяться и обещанием помиловать к нему обращался сам Потемкин. Но он в клочья разорвал письмо генерала, ибо никакой вины за собой не признавал.
Салават-батыр не считал себя преступником. Он ощущал себя защитником отечества и своего народа, страстно желая стать его избавителем. По глубокому убеждению Салавата, это было правое дело, и он даже не помышлял о том, чтобы ему изменить.
А между тем отход от восстания активных его участников стал принимать массовый характер. На тех, кто все еще продолжал сопротивляться, это действовало угнетающе.
Изменилось настроение и у Юлая Азналина. Встретившись с отцом, Салават удивился его унылому виду и с тревогой спросил:
— Уж не захворал ли ты, атакаем?
— С чего ты взял, улым?
— Так ты ж с лица спал!
— Нет, улым, не захворал я, — опустив глаза, с тяжелым вздохом произнес Юлай. — А вот положение наше трудное. Мой отряд — уже не тот, что прежде. Сильно потрепан. Уже полгода, как под заводом стоит. Вижу, удержать Катау-Иван нам не по силам. Кругом враги. Да и какой из меня, по правде говоря, воин на старости лет. Думаю вот, не убраться ли мне восвояси. Повинюсь перед губернатором и хоть остаток дней проживу спокойно.