Такой ответ можно было прочесть в черных, как уголь, и блестящих глазах гордого и непоколебимого в своей вере Салавата Юлаева.
Вся спесь Аршеневского так и забурлила, так и заклокотала в нем. Он хотел разозлить батыра, а вместо этого взбесился сам.
— Так ты еще и упорствуешь! — скривившись, взвизгнул он и наотмашь ударил связанного пленника ладонью по щеке. — Ну да ничего, мы тебя так обломаем, что ты еще на коленях будешь перед нами ползать, прощение вымаливать! — процедил подполковник сквозь зубы и приказал отделать его батогами.
Пока Салавата били, Аршеневский знакомился с протоколом. Закончив, он приказал увести арестованного, а сам засел за рапорт, в котором не преминул подчеркнуть, что главный башкирский бунтовщик старшина Салаватка захвачен и допрошен им самолично. С подачи Муксина Абдусалямова он счел необходимым указать вышестоящему начальству, что следовало бы арестовать и известного своими злоумышлениями отца опасного преступника — старшины Юлайки, который, по его сведениям, находится в Челябинске и хлопочет насчет выдачи ему охранительного билета.
Приложив донесение к протоколу допроса, Аршеневский, не мешкая, отправил документы в Уфу на имя генерал-майора Фреймана, который, в свою очередь, не замедлил доложить о задержани Салавата Юлаева генерал-поручику Суворову и генерал-майору Скалону.
Вскоре в Уфу был доставлен и сам Салават. До получения указаний главнокомандующего, узнавшего о произошедшем через неделю после ареста, он содержался в уфимской тюрьме.
Уведомив императрицу, граф Панин распорядился заковать Салавата в ручные и ножные кандалы и отправить к казанскому губернатору генерал-поручику Мещерскому. Такое же указание поступило и в Челябинск к подполковнику Тимашеву относительно Юлая Азналина.
Когда закованного по рукам и ногам Салавата везли в Казань под усиленным конвоем отряда Шица, в составе которого находился и сотник Ямгур Абдусалямов, в Москве полным ходом шла подготовка к публичной казни Емельяна Пугачева.
IX
Из-за постоянных допросов, следовавших один за другим, в Симбирске Пугачева продержали едва ли не весь октябрь, и поэтому в Москву он прибыл лишь в начале ноября. Два месяца арестанта продержали в специально оборудованном помещении на Монетном дворе прикованным к стене. В таком унизительном положении, сломленный, он дожидался решения своей участи.
Приговор, вынесенный генерал-прокурором Сената Вяземским и утвержденный Екатериной, был более чем суров. Пугачеву должны были отрубить голову, насадить на кол, тело его четвертовать, а расчлененные части разнести по четырем частям города и сжечь.
К четвертованию был приговорен и захваченный в плен за несколько дней до заговора пугачевский генерал-аншеф Афанасий Перфильев.
Не избежали смертного приговора Тимофей Падуров, Максим Шигаев и крещеный иранец Василий Торнов.
Досталось также близким Емельяна Пугачева. Его семья и вторая жена «императрица» Устинья были отправлены на вечное поселение в Кексгольмскую крепость.
Пять организаторов заговора против Пугачева были помилованы и от наказания освобождены. Восемнадцать других пугачевцев были приговорены к наказанию кнутом. Кроме того, им должны были вырезать ноздри, после чего их ожидала отправка на каторгу.
Морозным утром десятого января 1775 года к выбранной в качестве места проведения публичной казни Болотной площади повалили толпы народа. Отовсюду был виден сооруженный ночью высокий эшафот, оцепленный воинскими частями. Посреди помоста возведен столб с колесом и острой железной спицей наверху. Здесь же стояли три виселицы, предназначенные для Торнова, Шигаева и Падурова.
Следя за последними приготовлениями, огромная толпа, изрыгая пар и притопывая, с нетерпением ожидала начала «всенародного зрелища».
Представление началось, когда людское море всколыхнулось от чьего-то возгласа, эхом прокатившегося по огромной площади:
— Везут! Везут!..
— Где, где? — нетерпеливо спрашивали друг у друга взволнованные зрители, привставая на цыпочки и выворачивая шеи.
— Да вон же, вон — в той стороне, откуда кирасиры идут!
— И что? Кирасир-то я вижу, а Пугачева — нет, — беспокоился кто-то.
— Ну, как же! Как раз за кирасирами сани едут, вишь? — откликнулся стоявший поблизости рослый детина.