Палач с торжествующим видом поднял за волосы окровавленную голову, и со всех сторон раздались душераздирающие вопли.
— Пугачу башку отрубили!
— Кончали Емельку!..
Затем настал черед Афанасия Перфильева, обезумевшего от только что пережитой им вблизи страшной казни близкого товарища. В отличие от раскисшего под конец Пугачева, гордый казак отверг духовника и за всю церемонию не проронил ни звука.
В тот же день увезли в Башкортостан приговоренного к отсечению головы Ивана Зарубина-Чику. Кому-то взбрело в голову казнить его в том самом месте за Агиделью, откуда он год тому назад грозил Уфе. Власти изощрялись…
Узнав о казни Емельяна Пугачева, престолонаследник Павел Петрович впал в уныние. Его мать, Екатерина Алексеевна, напротив, испытала немалое облегчение и на радостях села писать письмо Вольтеру:
«…Маркиз Пугачев, о котором вы опять пишете в письме от 16 декабря, жил как злодей и кончил жизнь трусом. Он казался таким робким и слабым в тюрьме, что пришлось осторожно приготовить его к приговору из боязни, чтобы он сразу не умер от страха…»
Екатерина перечитала эти строчки и задумалась: а не осудят ли ее в просвещенной и боготворимой ею Европе за то, что она столь беспощадно обошлась с морально уничтоженным человеком, тем более что смертная казнь в России была отменена Елизаветой уже лет двадцать тому назад… Что ж, придется изобразить что-нибудь эдакое, что непременно оправдает ее в глазах ученого друга, склонит оного не к осуждению, а к оправданию и уважению совершаемых ею поступков…
Она провела несколько раз по носу растрепанным кончиком гусиного пера, потом обмакнула его в чернильницу и начертала: «Если б он оскорбил одну меня… я бы его простила. Но это дело — дело империи, у которой свои законы…»
После расправы над Пугачевым и его ближайшими сподвижниками императрица рассчитывала заняться Салаватом Юлаевым.
X
В начале февраля в казанскую секретную комиссию был доставлен Юлай Азналин. Туда же перевели и Салавата.
Встретившись с любимым сыном после трех мучительных месяцев разлуки, вдали от родного дома, среди чужих, враждебных им людей, Юлай не смог даже прижать его к сердцу.
Потрясенные, в первую минуту оба не в состоянии были вымолвить ни слова.
— Салауат, улым, что они с тобой сделали?! — с болью выдавил из себя Юлай, кое-как оправившись от шока, и по впалым, изможденным его щекам потекли из глаз мутные и едкие от горя струйки.
Тот тоже не мог смотреть на отца без слез.
— Не думал, что увижу тебя здесь, атакай. Как я погляжу, тебе тоже досталось, бахыркайым[92]…
— Что поделаешь… Тимаш помиловать обещал. Купился я, ахмак, на его посулы.
— А все из-за меня, атай.
— Не говори так, улым. Это судьба… Да я ведь и сам тебя таким воспитал… Ладно хоть, что теперь мы вместе.
Через неделю, следуя распоряжению Панина, казанский губернатор Мещерский отправил закованных в кандалы отца и сына под усиленным конвоем в Москву, куда их привезли девятнадцатого февраля. А уже двадцать пятого сняли первый допрос.
Председателем следственной комиссии по делу Салавата Юлаева и Юлая Азналина был назначен московский генерал-губернатор князь Михаил Никитич Волконский, общее руководство судебно-следственным процессом возложено на генерал-прокурора Сената Александра Алексеевича Вяземского.
Во время своей первой встречи с Салаватом князь Вяземский был настроен к нему достаточно благожелательно и держался как истинный аристократ. Но убеждаясь с каждым разом, насколько тот непреклонен, он все более ожесточался.
Не отрицая своего участия в восстании, Салават настаивал на том, что искренне верил в царское происхождение Пугачева, и упорно отметал обвинения в предумышленных убийствах. Даже обер-секретарю Тайной экспедиции Сената известному «инквизитору» Шешковскому не удалось выбить из него необходимых следствию признаний.
Тайная комиссия была вынуждена передать дело в Оренбург на доследование. Решив поручить подследственных генерал-губернатору Рейнсдорпу, Вяземский подготовил для него пакет с уже имеющимися документами, подробными инструкциями и посланием, где он выразил свои пожелания и рекомендации: 1) провести специальное расследование в отношении Юлая Азналина, выяснить, причастен ли он к деяниям Пугачева; если доказать причастность не удастся, то наказание не применять, а в случае виновности наказать, «равняясь преступлениям его и… обстоятельствам» 2) касаемо Салавата Юлаева указывалось на необходимость сбора улик и свидетельств, кои подтверждали бы его злодеяния и жестокие убийства, и от которых он не смог бы отпереться; при наличии доказательств следовало прибегнуть к такому суровому наказанию, чтобы навечно поселить в башкирском народе страх; при отсутствии таковых генерал-губернатору рекомендовано было самому определить меру наказания.