Они условились, что при первой же возможности Чудинов вручит письмо нужному человеку. И случай такой вскоре представился.
Постоянно дежуривший у окошка Салават заприметил как-то снаружи своего родственника. Он тут же дал знать об этом Чудинову:
— Яков Федорыч. На улице один башкорт стоит. Передай ему мое письмо.
— Понял. Токмо пускай твой человек малость подождет, покуда смена моя не явится.
Чуть позже, сдав пост сменщику, он вышел на улицу и, увидав неподалеку не одного, а сразу нескольких башкир, растерялся, не зная, кому из них вручить послание.
Он походил-походил и, плюнув, подошел к самому крайнему. Им оказался житель аула Мухамметово Сибирской дороги Мухаммат Кусюков.
— Послухай, ты часом не знаешь Салаватку Юлаева? — отведя его в сторонку, спросил он.
— Как не знать.
— А братца его старшого?
— Хм, братца? — удивился было Кусюков и, вдруг опомнившись, поправился: — Ну да, точно. Брата тоже знаю. Он ведь мой сосед.
Мухаммат Кусюков так ловко выкрутился, что Чудинов, ничего не заподозрив, отдал ему письмо с просьбой передать брату Салавата.
— Будь покоен. Передам прямо в руки, — заверил тот охранника.
Когда Чудинов ушел, Кусюков вскрыл письмо и, пробежав глазами написанный арабской вязью текст, хитро прищурился. Наблюдавший за всем издалека родственник Салавата по имени Сагыр бросился к нему с расспросами. Земляки разговорились. Сагыр агай хотел забрать письмо, но Мухаммат сообщил, что как раз собирается ехать домой и сказал, что мог бы завести его кому следует. Сагыр обрадовался такой оказии и попросил передать послание их общему знакомому Абдрашиту Алкееву, проживавшему по соседству с Шайтан-Кудейской волостью, с тем чтобы тот переслал его родственникам Салавата.
Кусюков твердо обещал исполнить поручение, а сам тем временем помчался к штабу Фреймана.
— Ваша высока пре… прес…хадительства, — трепеща от волнения, угодливо обратился Кусюков к генерал-майору, когда его к нему впустили, и протянул письмо. — Читайте, чего Салаватка пишет.
— Положим, прочесть я сие послание не сумею, — снисходительно произнес тот, пытаясь скрыть, насколько он в нем заинтересован. — Ты уж лучше сам, голубчик, переведи его, ничего не утаивая, и скажи, кому оное адресовано.
Вначале Мухаммат Кусюков поведал, при каких обстоятельствах к нему попало письмо и для кого оно предназначено. Потом объяснил, что Салават учит в нем оставшихся в его волости сородичей, как вызволить его семью, прося их обратиться в Оренбург, в губернскую канцелярию, и через нее — в Сенат, чтобы сообщить о незаконном их задержании. Судя по содержанию послания, для Салавата было большим ударом оказаться в руках уфимских чиновников и узнать, что от их произвола будет зависеть его с отцом участь и дальнейшая судьба их близких.
Распорядившись о розыске всех, кто оказался замешанным в этом деле, генерал Фрейман передал письмо воеводе Борисову. Оно было приобщено к делу как важная улика, несмотря на то, что Салават авторство свое не признал. Он отлично понимал, к каким последствиям это может привести, не только для него самого, но и для бескорыстного солдата Чудинова.
Уфимские власти приложили все усилия, чтобы выставить Салавата перед всем миром в наихудшем свете, показать его отъявленным злодеем и душегубом, об амнистировании которого не могло быть и речи. Такова была их конечная цель. И они успешно справились с поставленной перед ними задачей, не пренебрегая никакими средствами. Все было искусно подогнано под заранее составленный приговор, который был скреплен подписью губернатора Рейнсдорпа пятнадцатого июля 1775 года.
Уфимским провинциальным властям надлежало его в точности исполнить.
XI
Приведение приговора в исполнение было начато, когда Салавата и Юлая, с соблюдением всех мер предосторожности, привезли в их родную Шайтан-Кудейскую волость на Симский завод. Насильно возвращенные к тому времени подневольные крестьяне стали первыми свидетелями их мучений.
После оглашения приговора отца и сына прилюдно отстегали кнутом. Салават получил в тот раз двадцать пять ударов, его родитель — на двадцать больше.
Затем были Усть-Катавский завод, деревня Орловка и не покоренный повстанцами Катав-Ивановск, где Юлая тоже истязали на глазах у сына. После положенных ста семидесяти пяти ударов ему вырвали ноздри и выбили на лице клеймо — буквы 3, Б, И, обозначавшие злодея, бунтовщика и изменника. В результате всех этих пыток Юлай оказался в таком состоянии, что никто не решился везти его дальше. Оставив его, истерзанного и обессилевшего, до конца лета на Катав-Ивановском заводе, палачи прошлись по местам, связанным с активной повстанческой деятельностью Салавата.