Завидев на краю какого-то безвестного башкирского селения толпу, поручик Бушман затрусил вперед и, подъехав к Салавату, напевавшему свою заунывную песню, грубо прикрикнул:
— Мол-ча-а-айть!
После этого два конных конвоира помчались разгонять по его приказу собравшихся людей.
На какое-то время Салават замолк, но едва поравнявшись с отогнанной от дороги толпой, не выдержал и снова запел:
Песня затихла лишь в тот момент, когда драгуны огрели нескольких людей ружейными прикладами.
Провожать Салавата и Юлая выходили и в других башкирских аулах.
Восстание, потрясшее своей мощью всю Россию и взбудоражившее прогрессивные умы Европы, было подавлено. Но длительная и упорная борьба башкирского народа, сыгравшего в нем ведущую роль, все же дала свои плоды. Так, если прежде императрица преследовала цель полного истребления постоянно досаждавших ей своими возмущениями башкир, чтобы раз и навсегда пресечь их вольность, то теперь она поменяла тактику, решив, что в отношениях с ними необходима продуманная, гибкая политика.
При этом Екатерина прибегала к самым разным средствам и ухищрениям. Делая ставку на «верных» башкирских и мишарских старшин, она старалась всячески их поощрять. Их заслуги не остались без ее высочайшего внимания. Многие удостоились медалей и материального вознаграждения.
Насытившись кровью Пугачева и его сподвижников, разработав целый ряд мероприятий по преданию их «на вечное время забвению и глубокому молчанию», она вспомнила и в полный голос заговорила о своем человеколюбии, о том, что заблуждающихся следует возвращать на путь исправления.
Боясь прослыть Иваном Грозным «в юбке», императрица стала призывать своих подначальных воздействовать на мятежников не только силой и угрозами, но и при помощи увещеваний, обещаний ее монарших милостей.
Тем не менее главнокомандующий Панин, не привыкший к заигрываниям с противником и не признававший никаких полумер, проигнорировал ее потуги на завоевание международного авторитета и, при активной поддержке Суворова, самым жестоким образом расправился с бунтовщиками, покарав свыше восьми тысяч человек.
Людей допрашивали «с пристрастием», гноили по тюрьмам, казнили, подвешивали на железные крюки за ребра, кромсали им носы и уши, отправляли на каторгу и в ссылку… По всей территории проживания башкир, их исторических владений, в селениях и вдоль проселочных дорог стояли наводившие ужас варварские орудия смерти и пыток: виселицы, «глаголы» и колеса. В одной только Исетской провинции функционировали сто восемь виселиц, которые перевозились из аула в аул.
Но даже это не заставило пугачевского фельдмаршала Юнаева сложить оружие. Мотавшегося по башкирским аулам провокатора и подстрекателя отставного поручика и переводчика Осипа Мещеряковского из Челябинска он велел повесить на сколоченной русскими же виселице. Та же участь постигла в числе прочих соглядатаев Савельева и Исаева.
Силами своего пятисотенного отряда Юнаев разрушил Кыштымский завод и ближайшие к нему укрепления, а также уничтожил целый ряд русских деревень. Он не прекращал борьбы до глубокой осени. Суровая уральская зима заставила его задуматься над тем, насколько оправданно продолжение боевых действий в эту пору. Чтобы дать себе время собраться с силами, Бадаргул Юнаев решил воспользоваться объявленной властями амнистией и «обратиться в прежнее повиновение». Восемнадцатого декабря его доставили в Челябинск, приковали к стене и продержали какое-то время на хлебе и воде. Впоследствии он был помилован, однако депутатского звания лишен.
Преследования и наказание участников восстания, суд и расправа над Салаватом и Юлаем испугали очень многих, но далеко не всех. Подзуживая и без того лютующего Панина, Суворов сообщал ему о массовом бегстве башкир вместе с семьями в Уральские горы и делился своими подозрениями. Опасаясь новых выступлений и весеннего оживления повстанческой деятельности, генерал-поручик требовал присылки все новых карательных отрядов, с помощью которых рассчитывал выбить башкир из труднодоступных горных ущелий.