Я, велики государь ампиратор, жалую вас Петр Федаравич.
1773 года сентября 23 числа».
Не разобравшие ни слова акхакалы окружили Юлая и Салавата и засыпали их вопросами.
— Про что написано?
— Абей-батша сама эту бумагу писала?
— Не томите. Объясните по-нашему, что это за письмо.
Салават поднял руку, требуя тишины.
— Абей-батша тут ни при чем. Это письмо Петр Федорович Третий написал, бывший император, — начал он.
— Вот те на! Тот батша вроде бы давным-давно помер!
— Нет, Петр-батша выжил, — уверенно сказал Салават. — Он долго скрывался, потом до наших краев добрался и объявил Абей-батше войну.
— Ну хорошо. Положим, он победит, отнимет у нее тэхет[62], а нам-то, башкортам, какой от этого прок?
— Тут про все написано, — отвечал Салават, тыча пальцем в манифест. — Петр-батша обещал нам волю дать и земли-воды наши вернуть.
— Иншалла! — воскликнул кто-то. И толпа возбужденно загудела.
— Услышь, Ход ай, наши молитвы!
— Неужто нам и впрямь суждено опять своей земле хозяевами быть?!.
Много повидавший в должности старшины Юлай хорошо понимал, что радость его сородичей преждевременна.
— Вы как та самая килен, что свекрови платье сшить обещала, не успев еще ни нити спрясть, ни ткани соткать. Рано нам радоваться, йэмэгэт. Я ведь только что вам указ губернатора показывал. А он так прямо и говорит, что тот атаман — ялган батша[63].
— Кому ж тогда верить? — вздохнул Арыслан-мулла, разводя руками.
— Время покажет, — не раздумывая, ответил Юлай.
Люди притихли. Салават, чувствуя, что отец прав, засомневался. И правда, кому же теперь верить, Рейнсдорпу или обещаниям Петра-батши?
В поисках истины Салават объездил все окрестности, но так ничего и не выяснил. Те, кто был за царицу, уверяли, что человек, взбаламутивший казаков, вовсе не Петр-батша и что настоящая фамилия его Пугачев. Казаки же утверждали обратное, будто бы их атаман как раз и есть скрывавшийся до сих пор бывший российский император Петр Федорович Третий.
Видя, что Салават не находит себе места и сторонится их, Зюлейха и Гюльбазир терялись в догадках. Заподозрив неладное, они вынуждены были обратиться к свекрови:
— Кэйнэ, что-то твой сын охладел к нам в последнее время.
— Может, он себе еще одну жену приглядел?
Азнабикэ удивилась:
— С чего вы это взяли?
— Ну как же. Толком с нами не разговаривает, про детей как будто забыл. Не ласкает, как прежде, — сказала Зюлейха.
— Да, что-то непонятное с ним творится, — закивала головой ее кюндаш Гюльбазир.
— А вы не пробовали с ним переговорить? — невозмутимо спросила свекровь.
— Так ведь он к нам даже не подходит.
Азнабикэ обхватила за плечи обеих и с улыбкой сказала:
— Ладно, невестушки. Не горюйте. Сперва я сама все разузнаю, а потом к вам загляну.
Она тут же вышла на улицу и пошла искать Салавата.
— Улым, — окликнула она, увидев сына.
— Да, эсэй?
— У тебя все хорошо? Ты не захворал?
— Не захворал. А почему ты спрашиваешь?
— Потому как я вижу, что ты сам не свой.
— Да нет, эсэй, я такой, как всегда.
— В том-то и дело, что не такой, улым. Изменился ты в последнее время. Ты, часом, не влюбился?
Салават низко опустил голову и, не смея взглянуть матери в глаза, спросил:
— Зачем тебе это, эсэй?
— Ну как же, улым! Ведь я мать. Я должна знать, о чем сын мой тужит. И невестки за тебя беспокоятся.
— Нет причины, чтобы беспокоиться, ни у тебя, ни у них. Зюлейху и Гюльбазир я не разлюбил и ни в кого больше не влюблялся. У меня совсем другие заботы, эсэй.
— Какие? — встревожилась Азнабикэ.
— Никак не могу допытаться, кто такой Пугачев, которого все клянут. Может, он и впрямь батша?
— Ах, вон ты про что, улым. Мне про того человека отец твой рассказывал… — тихо сказала мать и покачала головой. — Эй, балам, нам-то с тобой какая разница, настоящий он батша или нет.
— Как же, эсэй! — горячо воскликнул Салават. — Он ведь слово дал вернуть нам, башкортам, наши земли-воды и волю. Да я за такого человека в огонь и воду пойду, если потребуется. Жизни своей не пожалею, эсэй!