— Окопаемся в крепости и как-нибудь отобьемся.
Приняв такое решение, Пугачев распорядился вместо разрушенных прошлой осенью им же самим деревянных укреплений навалить побольше снега. Валы залили водой, чтобы заледенели.
Приняв все необходимые меры для защиты крепости, Пугачев созвал своих полковников. Он доверил им самые ответственные позиции и предупредил:
— Смотреть в оба, соколы мои! Упаси господь, ежели вражеские лазутчики проведают, что мы тут. Потому следите, чтобы не было шума. Приглядывайте за своими людьми. Чтобы ни гу-гу!
Как только полковники разошлись, в крепости воцарилась гнетущая тишина. Даже собачьего лая не было слышно. Внутри полным-полно людей, а если посмотреть снаружи, вроде и нет никого.
Ближе к вечеру, когда заходящее солнце еле-еле пробило гущу серых облаков, к Пугачеву явился полковник Шигаев.
— Ваше величество, враг через овраг перебрался и в нашу сторону идет, — сообщил он.
— Вижу, брат, вижу, — сказал тот и попросил Шигаева следить за соблюдением тишины и порядка.
Посланным полковниками Падуровым, Твороговым и Витошновым связным Пугачев тоже велел проявлять крайнюю осторожность и незаметно следить за приближающимся к крепости неприятелем. Когда они ушли, «император» прошел в церковь и, поднявшись на колокольню, спросил у пономаря:
— Хорошо ли отседова окрест видать?
— А то как же, царь-батюшка, видать, ишо как видать, — покачал головой тот.
Тем временем к крепости подбирались примерно до четырехсот вражеских солдат. Подпустив их саженей на пятнадцать-двадцать, Пугачев махнул пономарю рукой.
— Давай!..
Едва только раздался звон церковного колокола, как затаившиеся в крепостных башнях повстанцы начали обстрел кавалерии. Всадники стали падать один за другим. Уцелевшие стали спасаться бегством.
— Ура, победа! — возопили повстанцы.
Однако сам Пугачев не разделял их радости.
— Рази ж то победа? Теперича придется нам с их главными силами сразиться. Вот тады и поглядим, — мрачно произнес он и приказал готовиться к отпору.
«Царь-батюшка» знал, что говорил. Не прошло и получаса, как невдалеке показались войска князя Голицына. Они быстро приближались к крепости.
— Палить из всех пушек! — скомандовал Пугачев.
Противник тут же ответил им встречным огнем.
Видя, что затянувшаяся на несколько часов перестрелка никакого результата не приносит, Голицын направил против повстанцев левый фланг генерала Фреймана.
Разгадав его замысел, Пугачев бросил против гренадеров пехоту, выход которой прикрывали семь пушек. Не считаясь с потерями, командующие правительственными войсками беспрестанно гнали солдат вперед. Чтобы не допустить бегства, Голицын и Фрейман сами действовали на передовой. Захватив пушки пугачевцев, наступавшие ринулись на ледяные укрепления и прорвались внутрь.
Одолеваемые со всех сторон мятежники, не выдержав упорного натиска, начали разбегаться.
Понимая, что крепость ему уже не удержать, Пугачев подозвал к себе Овчинникова:
— Родименький мой, ты уж как-нибудь продержись, поднатужься, а я тебе в помощь резерв пришлю, — пообещал он.
— Езжай, батюшка, покуда дорога свободная, да хранит тебя Господь, — ответил ему атаман, после чего Пугачев выбрался через лаз из крепости и, преодолевая сугробы, стал пробираться в сторону Берды. Погнавшимся за ним следом Чугуевским казакам достать его не удалось.
Добравшись до слободы, «царь-батюшка» отхлебнул вина и зарыдал, колотя себя кулаком в грудь.
— Оплошал я, ох, как оплошал!.. Надо было мне, никого не слушая, прямиком на Казань идтить, а оттудова до самого Питера!..
— Что случилось, то случилось. Былого уж не воротишь, Ваше величество, — попытался утешить его Кинья Арысланов. — Чего теперь каяться!
— Да как же мне не каяться… А что делать прикажешь?
— Пошли на Урал. Пополним наши войска. Харчами запасемся да сеном-овсом для лошадей. И люди наши пускай в теплых избах отогреются.
Пугачев колебался.
— Мы окружены. Голицын не пропустит нас на Урал. Вот и думай таперича, что делать.
— Думай — не думай, а до завтра нам в Берде никак нельзя оставаться. Не то попадем в руки врага.
После долгих раздумий Пугачев нехотя уступил.
— Да, утром Голицын будет уже здесь… Знать бы, жив ли полковник Овчинников, которого я в Татищевой оставил.
Эта доверительная беседа происходила наедине при тусклом свете коптилки. Вдруг в комнату заглянул сухощавый, жилистый казак. Не зная, с чего начать, он переминался с ноги на ногу, теребя окладистую бороду.