— Про то, что вас в казанской тюрьме держат, я ишо будучи на Урале прознал. Эх, бедолаги вы мои!
— Забери с собой, коли жалко, — предложила Софья.
Десятилетний сын Емельяна Трофим повис у отца на шее.
— Тятенька, забери нас отсель, Христа ради!
Вслед за ним взмолились Аграфена с Христиной:
— Спаси нас, батюшка, не бросай!
— Худо нам в темнице, холодно да голодно. Не хотим боле взаперти сидеть!..
Дети разжалобили Пугачева до слез.
— Знаю, родимые, знаю… Я велю вас в свой лагерь отвесть. Токмо при одном условии. Станут про меня что выпытывать — вы знать ничего не знаете. Говорите, мол, был у вас когда-то батька — казак по прозвищу Емеля — да давно помер, — предупредил он. — Потерпите малость. Дайте срок. Как кончим воевать, где б вы ни были, я вас разыщу… — успел проговорить Пугачев и, заслышав в коридоре быстрые шаги, отскочил в сторону. — Помните про наш уговор, не то тут останетесь!..
Дверь камеры со скрипом отворилась. Несколько повстанцев, не знавших, что делать с захваченным ими начальником тюрьмы, увидев Пугачева, обрадовались:
— Ваше величество, мы вас обыскались!
— Слава те господи, нашли. А то мы уж было испужались за вас.
— Куды ентого девать прикажете, царь-батюшка? — спросил один из них, толкнув тюремщика к Пугачеву.
— Куды, куды! Да все туды. Повесить, вот и весь сказ! — раздраженно произнес тот.
Повстанцы накинули на шею пленнику веревку, другой конец привязали к решетке и привели приказ в исполнение.
Не удостоив взглядом забившихся в темный угол жену и детишек, Пугачев выскочил в коридор, небрежно бросив напоследок:
— Отправьте этих со всеми в лагерь. Токмо не обижать. Я знавал ихнего покойного батюшку, которому кой-чем обязан.
Тем временем на улицах города шла резня. Под ноги коня Пугачева то и дело попадались трупы и тела тяжело раненных. Отовсюду доносились стоны и крики о помощи…
Имущество состоятельных казанцев превращалось в добычу рыщущих повсюду мятежников. Вместе с ними грабили богатых неимущие горожане, принимавшие участие и в разрушении монастырей. Жестокая кара настигала тех, кто отваживался сопротивляться.
— Эй, мужики, нечего бар да попов жалеть! — подзадоривали друг друга опьяненные победой пугачевцы.
— Дави их, братва, разбирай богатство, покуда не сгорело!
Пугачев видел, как беснуются дорвавшиеся до богатой добычи его люди, но не вмешивался, пускай, мол, отведут душу как следует.
Пока одни занимались грабежом, другие осаждали Кремль.
Обстрел крепости, в которой укрылся гарнизон и прибывший в Казань восьмого июля начальник секретных комиссий Потемкин, велся из пушек, установленных по приказу Пугачева в трактире Гостиного двора, и со стороны Казанского монастыря.
Под жестким напором часть стены рухнула, вызвав истошные вопли тех, кто находился внутри. Но вместо того чтобы воспользоваться этим, самозванец лениво зевнул и, обратившись к Кинье, спросил:
— Народ выдохся. Может, хватит на сегодня, а, Кинзей Арсланыч?..
Осада крепости была приостановлена. Предстоящую ночь Пугачев намеревался провести в лагере под Казанью. Сюда же, в его ставку, свезли добычу и согнали пленных.
Спустив скрещенные ноги на ковер, разомлевший от усталости Пугачев, восседал на своем «троне», милостиво принимая дорогие подношения из рук благодарных татар, жительство которых миновало разорение. Захваченных в плен офицеров он без лишних разговоров отправлял на казнь.
— А простых солдат куда девать? — осведомился Белобородов.
— Таким в нашем воинстве самое место. Тех же, кто супротив нас, вешать!
Когда все разошлись на покой и установилась тишина, Кинья Арысланов спросил потихоньку у Пугачева:
— Ваше величество, когда башкортов отпустим?
— Да пущай хошь сей же час и едут. Бригадир Юлаев, чай, заждался их.
— А может повременим? — с сомнением произнес Арысланов. — Отправим, когда Казань оставим?
— Башкирцы свое дело сделали! — беспечно махнул рукой окрыленный успехом Пугачев, завороженный зрелищем пожарища, охватившего город. — Таперича мы и без их управимся. Пущай передохнут и прямо на заре едут.
Однако гордому победителю недолго пришлось почивать на лаврах. На исходе дня к нему примчались перепуганные насмерть повстанцы.
— Беда, ваше величество.