Питри вышел в гостиную и поднял телефонную трубку. Она не отозвалась гудением — линия безмолвствовала. Слегка нахмурившись, Генри потыкал в рычаги. Никакого ответа. Он положил трубку на место и вернулся в кухню.
— Похоже, телефон не в порядке, — объявил он. Заметив, что сын с Каллахэном немедленно обменялись полным испуганного понимания взглядом, Генри ощутил раздражение. — Могу вас заверить, — сказал он чуть резче, чем собирался, — чтобы выйти из строя, телефонной сети Иерусалимова Удела не нужны никакие вампиры.
И тут погас свет.
Джимми бегом вернулся в палату к Мэтту.
— У Питри дома телефон не работает. Думаю, Барлоу там. Черт, какие же мы кретины…
Бен сорвался с кровати. Лицо Мэтта словно бы съежилось и сжалось.
— Видите, как он действует? — пробормотал учитель. — Без сучка без задоринки… Если бы только до наступления темноты у нас оставался еще час! Мы могли бы… но нет. Уже все.
— Нужно ехать к ним, — сказал Джимми.
— Нет! Вы не должны! Ради своей и моей жизни — нет!
— Но они…
— Они предоставлены самим себе! То, что там происходит — или уже произошло — к тому времени, как вы туда доберетесь, завершится!
Молодые люди нерешительно стояли у двери.
С трудом собрав силы, Мэтт спокойно, но с нажимом проговорил:
— Эго Барлоу велико, да и гордыня тоже. Вот эти его пороки мы, может быть, сумеем использовать. Однако следует учитывать, что Барлоу — великий ум. И уважать это. Вы показали мне письмо. В нем говорится о шахматах. Не сомневаюсь, Барлоу — игрок высшего класса. Разве вы не понимаете, что он мог бы справиться со своим делом, не обрывая телефонную связь с домом? А оборвал он ее, поскольку хочет, чтобы вы поняли: одной из белых фигур объявлен шах! Он понимает расстановку сил и ему ясно, что легче выиграть, если разъединишь силы противника и приведешь в замешательство. Забыв об этом, вы по недосмотру отдали ему первый ход — и первоначальная группа раскололась надвое. Если вы, сломя голову, помчитесь в дом Питри, наша группа разобьется на три части. Я останусь один, прикованный к постели — легкая добыча, невзирая на кресты, книги и заклинания. Потребуется только отправить сюда одного из кандидатов в нежить с ножом или револьвером, убить меня. И кто останется? Вы с Беном, мчащиеся, как угорелые, сквозь ночь навстречу собственной гибели. Тогда Салимов Удел — его. Разве вы не понимаете?
Первым заговорил Бен.
— Да, — сказал он.
Мэтт откинулся назад.
— Я говорю так не потому, что опасаюсь за свою жизнь. И не потому, что боюсь, как бы вы не погибли. Я боюсь за город. Неважно, что еще произойдет — кто-то должен уцелеть, чтобы завтра остановить Барлоу.
— Да. И, пока я не отомщу за Сьюзан, он меня не получит.
Воцарилось молчание, которое нарушил Джимми Коди.
— Вообще-то они могут удрать, — задумчиво проговорил он. — Думаю, Барлоу недооценил Каллахэна… а уж мальчонку он точно недооценил, е-мое. Этот пацан…
— Будем надеяться, — отозвался Мэтт и закрыл глаза.
Они устроились и стали ждать.
Отец Дональд Каллахэн стоял у стены в просторной кухне Питри, держа высоко над головой крест своей матери, который заливал помещение призрачным лучезарным блеском. У противоположной стены, возле раковины, стоял Барлоу. Одной рукой он удерживал завернутые за спину руки Марка, другая охватывала шею мальчика. Между ними на полу в осколках стекла, ознаменовавших появление Барлоу, распростерлись Генри и Джун Питри.
Каллахэн был совершенно ошеломлен. Все случилось так быстро, что он еще не сумел осознать, что происходит. Только что они с Питри разумно (хоть и досадуя) обсуждали вопрос в ярком, не оставляющем места никаким глупостям свете кухонных ламп — и вот нырнули в безумие, которое с такой спокойной, понимающей твердостью отрицал отец Марка.
Разум священника пытался восстановить ход событий.
Питри вернулся и сказал, что телефон не работает. Несколькими секундами позже они остались без света. Джун Питри взвизгнула. Кто-то перевернул стул. Некоторое время все, спотыкаясь, бродили в новорожденной тьме, окликая друг дружку. Тут окно над мойкой разлетелось, осыпав стеклом кухонный стол и линолеум. Все это произошло на протяжении тридцати секунд.
Потом в кухню проскользнула какая-то тень, и Каллахэн стряхнул удерживавшие его чары. Священник вцепился в свисавший с шеи крест и, стоило ему коснуться распятия, как комната озарилась неземным, нездешним светом. Он увидел Марка, который старался оттащить мать к арке, ведущей в гостиную. Рядом с ними, повернув голову, стоял Генри Питри. Куда девалось былое спокойствие! От такого абсолютно противоречащего логике вторжения у Генри отвисла челюсть. Из-за спины Питри на них надвинулось белое ухмыляющееся лицо, подобное фрагменту картины Фрацетти. Оно раскололось, показав длинные острые клыки и красные прозрачные глаза, похожие на пылающие врата в ад. Барлоу раскинул руки (Каллахэн как раз успел увидеть, как длинны и чувствительны эти мертвенно-бледные музыкальные пальцы), а потом одной ухватил голову Генри Питри, другой — голову Джун и свел их вместе с тошнотворным скрежещущим треском. Питри рухнули на пол, как камни, и первая угроза Барлоу оказалась выполнена.
С высоким, плачущим криком Марк, не задумываясь, кинулся на вампира.
— Вот ты и попался! — добродушно прогудел глубокий сильный голос. Марк атаковал необдуманно — и был немедленно пленен.
Каллахэн двинулся вперед, держа крест над головой.
Торжествующая усмешка Барлоу мигом преобразилась в зияющую пасть агонии. Он отпрянул к мойке, волоча мальчика перед собой. Под ногами хрустело битое стекло.
— Именем Господа… — начал Каллахэн.
При звуке имени Господня Барлоу издал громкий крик, словно получил удар хлыстом. Углы разинутого рта поехали книзу в уродливой гримасе, блеснули иглы клыков.