— Очень интересно, — сказал он, поднимая глаза. — Но не думаю… мистер Бэрк? Мистер Бэрк, что-нибудь не так? Вы… сестра! Сестра!
Глаза Мэтта стали совершенно неподвижными. Одной рукой он вцепился в простыню, вторую прижал к груди. Лицо побледнело, на лбу билась жила.
«Слишком скоро, — подумал он. — Нет, слишком скоро…»
Боль, врезающаяся волнами, утаскивающая в темноту. Он смутно подумал: «Осторожней, этот последний шаг убивает.»
Потом падение.
Герберт-Хэролд, опрокинув стул и развалив стопку книг, выбежал из палаты. Сестра была уже на подходе, она тоже почти бежала.
— Мистер Бэрк, — объяснил Герберт-Хэролд, так и не выпустивший из рук книги, где заложил указательным пальцем снимок вермонтского Момсона. Сиделка коротко кивнула и вошла в палату. Голова Мэтта наполовину свесилась с кровати, глаза были закрыты.
— Он?.. — робко спросил Герберт-Хэролд. Это был законченный вопрос.
— Мне кажется, да, — ответила сестра, нажимая кнопку вызова реанимационной бригады. — А сейчас вам придется уйти.
Теперь, когда все было известно, она вновь обрела хладнокровие и время пожалеть о брошенном ленче, съеденном лишь наполовину.
— Но в Уделе нет биллиардной, — сказал Марк. — Ближайшая — в Гэйтс-Фоллз. Разве он туда пойдет?
— Нет, — согласился Джимми. — Уверен, что нет. Но бывает, биллиардные столы ставят дома.
— Да, я знаю.
— И вот еще что, — прибавил Джимми. — Еще чуть-чуть, и я это ухвачу.
Он откинулся назад, прикрыл глаза и положил на них ладони. Еще что-то
— ассоциирующееся у него с пластиком. Почему с пластиком? Бывают пластиковые игрушки, пластиковые столовые приборы для пикников, пластиковые зимние чехлы для лодок…
И нежданно-негаданно в мозгу у Джимми оформилась картинка — задрапированный от пыли здоровенным куском пластика биллиардный стол и голос: «Ей-Богу, надо его продавать, пока сукно не заплесневело… Эд Крейг говорит, может заплесневеть… но это был стол Ральфа…»
Джимми открыл глаза.
— Я знаю, где он. Я знаю, где Барлоу. Он в подвале пансиона Евы Миллер.
Джимми знал, что это правда: думая об этом, он ощущал неоспоримую правоту.
Марк сверкнул глазами:
— Пошли.
— Подожди.
Джимми подошел к телефону, нашел в справочнике номер Евы и быстро набрал. На звонки никто не ответил. Десять гудков, одиннадцать, двенадцать. Он испуганно опустил трубку на рычаг. У Евы снимали комнаты по меньшей мере десять человек, в основном — старики-пенсионеры. В доме всегда кто-нибудь да был. Всегда — до этого дня.
Джимми взглянул на часы. Четверть четвертого, а время летело так быстро…
— Пошли, — сказал он.
— А как же Бен?
Джимми мрачно ответил:
— Позвонить мы не можем — у тебя дома не работает телефон. Давай поедем прямо к Еве. Если мы ошиблись, дотемна останется еще уйма времени. Если нет, мы вернемся, прихватим Бена и остановим моторчик Барлоу, мать его за ногу.
— Дайте, я надену рубашку, — сказал Марк и убежал по коридору в ванную.
На стоянке у пансиона все еще стоял ситроен Бена, облепленный теперь сырыми листьями с вязов, затенявших засыпанную гравием площадку. Поднялся ветер, зато дождь кончился. Вывеска, гласившая «Комнаты Евы», со скрипом раскачивалась в сером дневном свете. В доме царила зловещая тишина. Джимми мысленно провел аналогию, и его зазнобило: пансион как две капли воды напоминал дом Марстена. «Интересно, — подумал Джимми, — а тут кому-нибудь случалось наложить на себя руки?» Наверное, Ева знала, но Джимми думал, что теперь-то она едва ли будет очень разговорчива…
— Это было бы идеально, — сказал он вслух. — Устроить резиденцию в местном пансионе и затем окружить себя своими чадами.
— Точно не нужно съездить за Беном?
— Позже. Идем.
Они вылезли из машины и прошли к крыльцу. Ветер теребил одежду, ерошил волосы. Все тени поблекли, а дом, казалось, надвинулся на непрошенных гостей.
— Чувствуешь запах?
— Да. Такой густой…
— Ты готов?
— Да, — твердо ответил Марк. — А вы?
— Надеюсь.
Они поднялись на крыльцо, и Джимми подергал дверь. Как только они переступили порог неисправимо чистой большой кухни Евы Миллер, в нос шибанула вонь открытой помойной ямы, только запах был сухим, словно прокопченным временем.
Джимми припомнил свой разговор с Евой — было это четыре года назад, сразу после того, как он начал практиковать. Ева пришла провериться. Она много лет была пациенткой отца Джимми, и, когда его место занял сын — пусть даже сменивший камберлендскую приемную — она без смущения пришла к нему. Они поговорили про Ральфа (и тогда уже двенадцать лет, как покинувшего земную юдоль), и Ева рассказала Джимми, что призрак Ральфа до сих пор обитает в доме: время от времени она обнаруживает на чердаке или в ящиках письменного стола что-нибудь новое, временно позабытое. И, конечно, биллиардный стол в подвале. Ева сказала: и впрямь, надо бы от избавиться от этого стола — он только занимает место, которое сгодилось бы на что-нибудь другое. Но его покупал Ральф, и Ева просто не могла заставить себя дать объявление в газету или позвонить на местное радио в программу «Янки-торговец».
Они прошли через кухню к двери в подвал. Джимми открыл ее. Пахнуло густым, почти непреодолимым смрадом. Джимми ткнул в выключатель, но безрезультатно. Конечно! Разве Барлоу мог не сломать его?
— Оглядись, — велел Джимми Марку. — У нее должен быть фонарик… или свечи.
Марк принялся шнырять по кухне, выдвигая ящики и заглядывая в них. Он заметил, что вешалка для ножей над раковиной пуста, но не задумался над этим. Сердце мальчика больно, медленно бухало, как обернутый толстой тряпкой барабан. Марк сообразил, что подошел к дальней, заброшенной границе своего терпения, к пределам стойкости. Он уже утратил способность рассуждать и мог только реагировать. Мальчику все время мерещилось, что краем глаза он улавливает какое-то шевеление, и он резко оборачивался… но ничего не видел. Опытный солдат распознал бы симптомы, сигнализирующие о начале боевой усталости.