— Нет! Это не Горохати! — заорал стоявший у нас за спиной бельмастый, — У того ловчей получается.
«Кто же тогда прилетел, если не Горохати?» — хотел спросить я и открыл глаза. Самолёт с рёвом нёсся прямо на нас, грозя разметать всю нашу компанию.
— Не-е-е-т! Сейчас он избушку снесёт!
Хатаяма со всех ног бросился от налетевшей с неба опасности. Метнувшись за ним, я очертя голову нырнул в бобовое поле.
Самолёт включил двигатели на реверс и, скрипя колёсами, замер в нескольких сантиметрах от давшей нам приют лачуги.
Не вылезая из зарослей бобовых, мы с Хатаямой посмотрели друг на друга.
— Вот дела! Ещё бы чуть-чуть — и нам кранты. А ещё в самолёт не садились, — проговорил Хатаяма; он так перепугался, что его зрачки съёжились и сделались не больше булавочной головки.
Подождав, пока винты остановятся, мы на четвереньках покинули своё укрытие. Приблизившись к самолёту, мы смогли убедиться, как мало ему не хватило, чтобы разнести в щепки крестьянскую хижину.
— Ты только погляди! Каких-то десять сантиметров! — воскликнул Хатаяма, измерив оставшуюся щель пальцами. Потом обернулся ко мне и саркастически добавил: — Высший класс!
Я нахмурился:
— Какой уж тут класс?
За самолётом тянулись глубокие параллельные борозды — два следа, пропаханные главными колёсами, и один посередине — от переднего колеса. Впечатление такое, будто гигантские кроты поработали. Лётчик тормозил по размякшей от дождя полосе, вот и получилась такая картина.
Отворилась дверца, и из кабины выпихнули простую деревянную лестницу, даже отдалённо не напоминающую пассажирский трап. По лестнице неуверенно спустилась пухлая женщина средних лет; за спиной у неё был пристёгнут маленький ребёнок.
— A-а! Ёнэ! — приветствовал женщину бельмастый, — Ты, значит, прилетела. Как там старик Горохати?
— Ха-а. Да ничего страшного. Но доктор сказал, ему надо поменьше двигаться, — засмеялась она, показывая полный рот почерневших зубов, — Горо переживал — знал, что вы здесь, и говорил: всё равно полечу и их заберу. Но доктор сказал: лежи, — вот я и прилетела вместо него.
— Давненько мы с тобой не летали, Ёнэ, — весело сказал бельмастый, — Вижу — не разучилась.
— Да как сказать… — Женщина рассмеялась, бросив на него кокетливый взгляд. Похоже, она была женой Горохати, — Полетела и сразу всё вспомнила.
Хатаяма сильно ткнул меня в зад:
— Эй! Эй!
— Чего тебе? — огрызнулся я, не оборачиваясь. И так было ясно, что он скажет.
— Э-э… Ты же не собираешься лететь на этом корыте, а?
Я обернулся и жёстко посмотрел ему в глаза, сделавшиеся совершенно круглыми:
— А почему бы и нет?
— Ты что, серьёзно? Хочешь лететь с этой толстухой крестьянкой с младенцем за спиной? Да она же крыла от элерона не отличит! Что это за самолёт, с деревянной лестницей? — Хатаяма, однако, понимал, что я от решения лететь, скорее всего, не откажусь. На его губах появилась трусливая полуулыбка: — Хорошо, давай! Всё-таки редкий шанс: полетать на такой табуретке в самый разгар тайфуна!
— Кончай трепаться. На нервы действуешь.
Я повернулся к нему спиной. На самом деле я только притворялся, что мне всё нипочём. Нет, надо, чтобы мы полетели вместе. Ведь в глубине души я тоже дрожал от страха.
Бельмастый болтал с женой Горохати и посматривал в нашу сторону. Кивнув, окликнул нас со смешком:
— Эй, путешественники! Везёт вам. Она говорит, что и вас захватит!
— Правда?
Я подошёл к жене Горохати, выражая всем своим видом благодарность, как и подобало случаю. В конце концов, мы ей свою жизнь доверяли. А жизнь у человека одна. Надо к ней подольститься. Хуже не будет.
— Спасибо, — сказал я, — Большое вам спасибо.
— Только заплатить придётся, — предупредила она, — В один конец. По паре тысяч с человека.
Бельмастый поспешил вмешаться:
— Слышишь, Ёнэ! Я им сказал: полторы, в один конец.
— Ладно, пусть будет полторы, — небрежно бросила она, нисколько не огорчившись. — Тогда давайте. Полезайте в кабину.
— Кажется, жена Горохати хороший человек, — сказал я Хатаяме, пока мы забирали из хижины наши вещи.
— Но это ещё не значит, что она умеет самолётом управлять, — испуганно промолвил Хатаяма.
Я поморщился, а он всё продолжал зудеть, поддерживая висевшую на плече камеру в водонепроницаемом чехле:
— Они говорили, что у Горохати есть лицензия пилота. Это я слышал. Но о жене-то ничего не было сказано. Хотя мы сейчас не в таком положении, чтобы вопросы задавать, скажи?
— Точно, — поспешил согласиться я. — Вот и не будем.
— Долетим нормально до этой Сиокавы, целы будем, скажи? Да, — Хатаяма нервно засмеялся и закивал, убеждая самого себя, — Всё же какой-то опыт у неё есть, скажи? Пусть без лицензии. Пусть даже она давно самолётом не управляла. Да. А эти крестьяне совсем не боятся, скажи? Пусть даже они тёмные и опасности не чувствуют. Всё будет о’кей, скажи?
Я молчал. Молви я ему хоть слово — потом его не заткнёшь.
Мы взобрались по лестнице в кабину и увидели десяток полуразвалившихся кресел — по пять с каждой стороны прохода, застеленного соломенными циновками. Никакой перегородки между пассажирами и креслом пилота — штурвал и все ручки были на виду. Мы расположились на передних местах.
Только уселись — Хатаяма снова завёл свою песню. Ястребиным взором он разглядел камидана,[2] прицепленный под потолком кабины, прямо над лобовым стеклом.
— Гляди-ка! — воскликнул он.
— В самом деле.
— На счастье, наверное.
— Точно.
— Вот почему этот гроб до сих пор летает. С божьей помощью!
— Может, заткнёшься, — Я зло покосился на Хатаяму.
Тот сконфуженно мотнул головой:
— Ну что ты к каждому слову цепляешься? Ничего сказать, что ли, нельзя?
Крестьяне тем временем затащили в самолёт четыре корзины с бобами, погрузили лопаты и мотыги. Жена Горохати втянула в кабину лестницу и захлопнула дверь.
— Тогда полетели!
Она откинула назад падавшие на лицо пряди волос, пристроила внушительных размеров зад в кресло пилота, одновременно пытаясь успокоить извивавшегося за спиной ребёнка. Обосновавшись на своём месте, защёлкала переключателями, задвигала рычагами и рукоятками. Мы с Хатаямой следили за её неуклюжими и тяжеловесными движениями, затаив дыхание. Крестьяне у нас за спиной между тем безмятежно обсуждали цены на бобы.
Самолёт медленно тронулся, развернулся хвостом к хижине и покатил по взлётной дорожке, вытрясая из нас душу и громко скрипя.
— Надо было сзади сесть, — простонал Хатаяма, подскакивая в своём кресле.
В кабине не было никакого намёка на пристежные ремни, и в первом ряду, куда мы сели, держаться было вообще не за что.
— Да заткнись ты! Язык откусишь! — заорал я.
Самолёт подпрыгнул и начал разгоняться. Его колотило как в лихорадке. Казалось, машина того и гляди развалится на части. И всё же она продолжала набирать ход.
— Не взлетит! — сжался от страха Хатаяма, — Сейчас разобьёмся!
Впереди полоса, по которой тарахтел самолёт, круто обрывалась в море. Обрыв приближался с угрожающей скоростью. Аэроплан подбросило ещё раз так, что мы чуть не пробили головами крышу.
Сорвавшуюся с обрыва машину ударил порыв ветра, она завалилась на бок и стала пикировать в море. В стекло кабины было видно, как белые гребешки волн несутся прямо на нас. Хатаяма слабо вскрикнул.
— Всё! Нам конец. Конец! — скулил он — Я так и знал.
— Ну давай же, ты, корыто! — ругнулась жена Горохати, резко потянув на себя штурвал; ребёнок громко заверещал.
Нос самолёта стал подниматься, машина более или менее выровнялась. Потом, не прекращая раскачиваться на ветру, начала набирать высоту. Мы одновременно расправили одеревеневшие от напряжения плечи и издали громкий вздох облегчения.
— Слышь, Ёнэ! — обратился к лётчице бельмастый, — Что-то малость нескладно получилось. Я даже струхнул, когда мы чуть в море не свалились. Или как?
— «Малость» — не то слово, — истерически прокудахтала в ответ жена Горохати, — Бог помог!