— А как тогда с кроликами? — спросил Могамигава, на ходу продолжавший придумывать свои доводы в нашем споре. Он был доволен, что всё-таки сумел отыскать контраргумент.
— А что такое? — ответил я вопросом на вопрос.
— У них бывает по девять, а то и одиннадцать ушей. Настоящих только два, а остальные… э-э…
— Ложные.
— Да, от семи до девяти ложных. Дёрнешь за такое ухо — кролик его отбрасывает, как ящерица хвост. Хотя новое вместо него не вырастает. Разве это не доказывает, что у них есть враги в природе?
— Конечно есть. Однако кроликов за уши только люди дёргают. Возьмите носатую сирену. Такое крупное животное, без носа. Но оно травоядное. А если учесть, что мамардасийцы едят этих кроликов и другого мяса не употребляют, то очень может быть, что ложные уши — это механизм, дающий шанс спасаться от людей.
— Неужели люди — единственные плотоядные существа на этой планете?
— Насколько я знаю, да, — сказал я и добавил: — Хотя кто знает, кого мы встретим в джунглях.
Могамигава сморщился.
Деревьев в округе становилось всё больше — верный признак того, что мы приближались к джунглям. Как раз с этого места наша прошлая экспедиция двинулась в обход. Шипящая акация, чесоточное дерево, зубастая дейция… Жуткие экземпляры — и на вид, и по названию. На шипящей акации гроздьями повисли реликтовые коконы. Ветви чесоточного дерева покрывала висячая ползучка — наземный вариант ласкающих водорослей. Пронзительно заливались скрипучие цикады, всё чаще встречались олени-свистуны, трехгорбые кабаны, носатые кроты, другие животные — похожие на земных белок, оленей, обезьян. Временами из тени деревьев, сквозь которые мы пробирались, с мычанием высовывалась морда раскладной коровы, заставляя нас подпрыгивать от неожиданности.
Морда у неё была не коровья, да и туловище гораздо меньше. Она куда больше походила на кабана. Коровой её назвали за привычку жевать жвачку. Но четырёх желудков для переваривания жвачки, как у коровы, у неё не было. В процессе пережёвывания её передние ноги стояли на месте, зато задние шагали вперёд, отчего туловище складывалось гармошкой. В результате желудок сжимался, и его содержимое выталкивалось в рот. Потом задние нога останавливались, передние выдвигались вперёд, и корова растягивалась, напоминая уже таксу. Мне захотелось когда-нибудь вскрыть это животное и посмотреть, как устроен его скелет.
Могамигава тем временем решил возобновить наш диалог:
— В воде, на деревьях, на поверхности, под землёй все местные животные прошли адаптивное распространение, в результате чего стали очень похожи на земных особей. Однако в отличие от Земли на этой планете они все травоядные млекопитающие. Причём, по-вашему, не просто млекопитающие, а приматы или же очень близкие к ним высокоорганизованные животные. Вам не кажется это странным?
— Ничуть. Даже рептилии в мезозойский период прошли адаптивное распространение. Например, трицератопсы похожи на носорогов, птеранодоны — на птиц, бронтозавры — на слонов, некоторые виды тероподов — на тигров, ихтиозавры — на рыб.
— Нет. Я не об этом. Я уже спрашивал: почему здесь так мало менее высокоорганизованных млекопитающих, рептилий и амфибий? Рыб вроде тоже нет, из птиц только пенисный воробей.
Я молчал. Скажи я ему откровенно, что думаю, опять бы вышел спор, да ещё покруче.
Но Могамигава не отставал:
— Вот вы сказали, что не согласны с теорией Фудзиони Исивары о законе универсального ортогенеза. Насколько я помню, он утверждает: «Живые организмы на всех планетах, а не только на тех, которые принадлежат к нашей солнечной системе, в широком смысле эволюционируют от бактерий и водорослей к формам жизни, обладающим интеллектом, в соответствии с основным законом универсального ортогенеза, который распространяется на весь космос». Вы с этим не согласны?
Ничего не поделаешь — надо отвечать.
— Но дальше он говорит: «Существуют формы жизни, имеющие на разных планетах значительные внешние отличия. Этот факт всего лишь является конкретным воплощением закона, зависящего от окружающей среды и условий». Но я полагаю, что могут существовать планеты, не соответствующие этому принципу. Всё зависит от среды и условий, конечно.
— Ну вы даёте! Опять! — рыкнул Могамигава, в своей обычной манере давя на оппонента; верный признак, что он готов перейти на крик. — Это просто невозможно! Как вы можете такое говорить?! Какую синтетическую среду эволюции видов мы бы ни выбрали для исследования, первыми всё равно появляются бактерии, за ними следуют простейшие одноклеточные, которые этими бактериями питаются. Продукты распада, выделяемые одноклеточными, становятся питательными веществами для размножения водорослей. И только после этого появляются первые многоклеточные организмы и симбиотическая система стабилизируется. Независимо от среды и условий цикл эволюции живых организмов — это всегда от мелкого к крупному, от микробов к флоре, от флоры к фауне. Мне не доводилось сталкиваться с планетой, где экосистема имела бы какую-то другую форму эволюции. Эволюция везде одинакова. Ни один вид не может возникнуть прежде того вида, который служит ему пищей. Невозможно представить, что сначала появились птицы и лишь потом — насекомые и семена, которыми птицы питаются.
— То есть, по-вашему, идея, что сначала появился человек, — нонсенс?
— Разумеется!
— Однако у одного моего приятеля есть такая теория. Сначала был Человек. Продуктом его деградации стал общий предок людей и обезьян. Затем после непродолжительной эволюции появилась обезьяна, а от деградировавшего вида произошли насекомоядные. И так далее, и так далее, вплоть до появления простейших одноклеточных. Если можно так сказать, теория обратной эволюции.
— Ха-ха! — иронически усмехнулся Могамигава, — Полагаю, ваш приятель это не всерьёз. Впрочем, жаль. Мог бы придумать что-нибудь позанимательнее. Он учёный?
— Психоаналитик. Его зовут Яша Цутини. Он открыл, что всем людям свойственна тяга к теории регрессивности. По его утверждению, теория эволюции больше всего мешает человеку, который всегда хочет чувствовать своё превосходство над другими видами. Теория регрессивности — это один из мифов, таящийся глубоко в сердце каждого современного человека. Как считает Цутини, это же относится и к биологам. Их идеи и теории — это обратная сторона внутренней веры в превосходство человека, что подтверждает следующее заявление профессора Заброни из лаборатории Оэ: «Человек, взявший на вооружение логику животного, чрезвычайно жесток по отношению к другим людям». Или вот вам более реальный пример: цаже Конрад Лоренц, получивший несколько веков назад Нобелевскую премию в области биологии, подчас превозносил превосходство человеческой расы, именно потому что был неодарвинистом.
— Он был сторонником теории эволюции. Оставим обвинения в его адрес за приверженность евгенической дискриминации. Но что плохого в отстаивании превосходства человеческой расы?
— Однако и среди современных биологов, испытавших на себе влияние Лоренца, есть те, кто заявляет, что никакой эволюции быть не может, потому что всё предопределено генетически. Потому что адаптация достигается динамикой популяций всех биологических видов.
— Я знаю таких. Идиоты! — Могамигава опять перешёл на крик. — Закоренелые отрицатели теории эволюции в том или ином виде появляются во все эпохи. Тут ничего не поделаешь. Вас послушать — так все эволюционисты консерваторы, а регрессисты все как один прогрессисты. Видно, сейчас такая мода. Но меня на это не возьмёшь. Подумать только! Среди бактериологов попадаются и такие, кто заявляет, что люди произошли из одноклеточных организмов. Одноклеточники! Вот вам «теория деволюции», которую отстаивает профессор Э. Гамильтон из университета SFM. Он утверждает, что одноклеточные разумные существа из звёздной системы Альтаира, которая находится за сотни тысяч световых лет от нашей галактики, несколько миллиардов лет назад создали цивилизацию с помощью телепатии и высадились на Землю. На нашей «отравленной планете» эти типы постепенно деградировали, разделились на низшие формы жизни и в заключение произвели на свет самое низшее, самое нелепое существо — человека. Вы что, тоже один из этих идиотов?