Возле самой кромки воды на песке сидели четыре человека.
Стараясь не привлекать внимания, Симон внимательно всматривался в их сосредоточенные строгие лица. В отличие от остальных, они сидели неподвижно и молча, словно застыв в задумчивости. По их отрешенным лицам, худым рукам и простым белым одеждам Симон догадался, что это ессеи. Некоторое время он изучающе разглядывал их, потом обернулся к Тувии и спросил:
– Погляди! Что ты скажешь об этих людях?
– Скажу, что не понимаю их взглядов! – живо отозвался тот. В голосе сепфорийца прозвучало плохо скрываемое раздражение. – Они как будто преданы закону, не нарушают его. Но вместо того чтобы объединиться с нами и поднять народ на борьбу за свои права против римского диктатора, прячут свои смущенные лица под масками различных добродетелей и сеют в народе зерна бессловесности, покорности и смирения. Они бегут прочь от мирской суеты и людских страданий в свои безлюдные пустыни, будто пугливые и одичавшие звери, призывая окружающих следовать за собой. Они лгут, что только в смирении и созерцании человек может найти истину и счастье. И громогласно призывают отказаться от борьбы.
Лицо Тувии покраснело от негодования, а глаза загорелись праведным гневом.
Всегда молчаливый Элеазар, который всюду сопровождал брата, как осторожная и молчаливая тень, тоже поддался возмущению и в сердцах промолвил:
– К сожалению, ты прав, милый брат! Ессеи мечтают о несбыточном, стремятся жить в тишине и покое, созерцая вечность, и совершенно забывают о порабощенном римской тиранией народе. Иногда мне даже кажется, что они наслаждаются своим угнетенным существованием. Но разве это правильно и справедливо? Если ессеи не думают о народе, то они не имеют права называться священниками! – уверенно заключил Элеазар.
– А что предлагаем народу мы?! – вскричал вдруг Симон и вскочил на ноги. Глаза его заблестели от негодования. – Да, мы боремся за чистоту наших законов и свободу от римской тирании. Кто же еще, кроме нас? Но не слишком ли велика цена, которую мы за это платим? Считаю, что в этом смысле наше сообщество еще ужаснее, чем то, которое ты так рьяно сейчас критикуешь. Мы отнимаем у человека жизнь за любую, даже малейшую ошибку в толковании законов. Потому что это прописано в уставе и наших правилах. Но разве это можно считать справедливым и правильным? Разве так учит Господь?
Голос Симона зазвенел от возмущения. Он напряженно смотрел на покрасневшее и сердитое лицо Элеазара.
– А ты так не считаешь? – вкрадчиво поинтересовался Тувия.
– Нет, – коротко бросил Симон.
Среди зелотов, а особенно секариев, было не принято открыто критиковать установленные ими традиции, правила и предписания. Для рядового секария осмелиться на критику означало бросить вызов всему обществу. Подобное могло закончиться крайне плачевно.
– Не ожидал от тебя. Вчера ты высказывал другие мысли. И вдруг ставишь под сомнение наши правила… А кто, кроме нас, тогда займется чисткой наших рядов от слабых и сомневающихся? – жестко продолжил Тувия и недовольно прищурился. Ему показалось подозрительным и странным, что человек, которого ему рекомендовали как одного из самых преданных и жестоких секариев, неожиданно начал критиковать их действия, движение и сомневаться в идее. Это характеризовало Симона в глазах Тувии как возможного предателя. А этого он как человек, возглавляющий политическое движение, допустить никак не мог.
– Они наши соплеменники. Кто дал нам право судить оступившихся? – с вызовом в голосе спросил Симон. – Разве не один Господь может судить, карать или прощать людей?
В этот момент Элеазар бросил многозначительный взгляд на брата, в котором явственно читалось: «Вот видишь, я говорил тебе, что этим двоим нельзя доверять». Однако Тувия в ответ недовольно поморщился и промолвил:
– Если ты не согласен с нашими правилами, тебе не место среди нас! Объясни, с какой целью ты примкнул к нашему движению?
– По велению сердца! – горячо воскликнул Симон. – Так же, как и ты, сепфориец, я желаю свободы нашему угнетенному народу. И свято надеюсь восстановить законные права, отнятые у иудеев проклятым Иродом. Клянусь именем Господа нашего, я добьюсь этого! Пусть даже ценой своей жизни. Но в последнее время мне стали отвратительны убийства во имя правильного толкования закона, – честно признался Симон. Он горько вздохнул и поник головой.