Вышла из дома Фатима и встала около мужа.
— Думаешь ли ты переменить свое решение о Чермене и Тамаре? Мальчик весь высох…
Джанаспи достал трубку, не ответил, стал набивать трубку табаком, прикурил, затянулся раз и два… Над его головой поднялась струйка сизого дыма.
Фатима ждала ответа.
Джанаспи вынул трубку изо рта.
— Решения своего я не изменю… Дочь Тотырбека не переступит через порог моего дома.
— Горе мне!.. Что-нибудь плохое сделает с собой наш мальчик!
— Пусть делает что хочет!..
— Как так что хочет! Ведь это наш любимый сын?!
— Чермен сам теперь, говорят, комсомолец… Он мне больше не сын! Пойми это и оставь меня в покое! Он хочет в мой дом привести дочь Тотырбека, а я не впущу его с нею в свой дом.
— Что ты говоришь, старик? Это же наш сын! Как ты его выгонишь?..
— Когда только ты перестанешь повторять: «любимый сын», «наш любимый сын»… Я не люблю его. Другого ты от меня не услышишь, даже если целый год простоишь около меня.
Фатима осторожно передала слова Джанаспи Чермену.
— Девушек много!.. — нерешительно сказала она. — Выбери себе другую, и тогда он даст свое согласие. А ты не обижайся…
— Хорошо и то, что я узнал его последний и окончательный ответ. Теперь я устрою жизнь так, как нахожу нужным. Но как бы я ни поступил, нана, ты не огорчайся! Не сердись на меня, другого выхода у меня нет.
— Не натвори чего-нибудь плохого!
— Нет, нана, я не маленький уже, я буду устраивать свою жизнь по-новому, так, чтобы и мне и отцу было лучше.
— Пусть дух мужчин покровительствует тебе и укажет тебе верный путь! Отец болен…
На этом закончился разговор между сыном и матерью.
Чермен после долгих раздумий пошел к Асланбегу, рассказал ему о своем положении.
Через несколько дней по всему селу разнеслась весть, что Чермен отделился от отца. Одни оправдывали Чернена, другие жалели Джанаспи.
Наступили облачные дни поздней осени; только изредка показывалось солнце.
Правление колхоза, выполнив все государственные поставки, приступило к выдаче колхозникам причитающегося им по трудодням хлеба и других продуктов.
По улицам не спеша проезжали грузовики, нагруженные доверху, въезжали то в один, то в другой двор. Выезжали оттуда разгруженными и ехали обратно на колхозный двор.
Селение готовилось к долгой зиме. Люди приводили в порядок окна, двери. Сдавали излишки хлеба в кооператив, несли оттуда промтовары.
Погода была хмурая, но люди были веселы.
Невесело было Дуриеву Джанаспи; хмурый, как ненастный осенний день, слонялся он из угла в угол по своему двору, не выходя на улицу, чтобы не видеть радости своих соседей.
Заехала и на его двор грузовая машина, но отгрузила мало, — сколько заработал Джанаспи, столько и получил.
Видел хозяин и вся его семья, что не хватит хлеба на зиму. Джанаспи получил всего за сорок шесть трудодней, у Хасанбега тоже было немного заработано, а в доме с детьми ведь было шесть душ.
Фатима знала, что Чермен заработал много и что он передаст им добрую половину, но она это скрывала нарочно, чтобы обрадовать Джанаспи и попытаться помирить его с сыном.
Раз вечером вышел Джанаспи к воротам своего дома. Дым от трубки кольцами стоял над его головой. Смотрит Джанаспи: подъезжает будто к нему грузовик, полный кукурузы, потом заскрипели ворота соседа. С сияющим лицом вышел Ислам навстречу, развел руками и сказал:
— Довольно, друзья! Мне некуда больше ссыпать кукурузу! — и, улыбнувшись, добавил: — Разве только снять помещение под склад у Джанаспи!..
Джанаспи резко повернулся и вошел к себе во двор.
Из колхозников он больше всех ненавидел Ислама: это Ислам не верил в его болезнь, это Ислам смеялся над ним.
Джанаспи сердито присел у огня очага и все твердил:
— Они еще увидят!.. Они еще увидят!..
Утром вышел Джанаспи во двор и услышал, как Тотырбек говорит своей жене:
— Проспал, машина в город уже ушла… Пойду пешком — ведь туда не больше восьми километров, а обратно будет машина. К вечеру и поспею домой.
Джанаспи вышел на улицу и сел на скамейку. Сидел он долго.
После полудня из дома Тотырбека вышла Дуля и начала смотреть на улицу, сложив руки на груди, видит — Ислам идет по улице. Поклонился Ислам и сказал:
— Пусть будет хорош твой день, Дуня!
— Пусть хорошее придет и к тебе, Ислам!
Джанаспи вошел во двор, спрятался за забором и стал прислушиваться к тому, о чем дальше будет говорить Ислам с Дуней.
— Ты одна, Дуня?
— Муж пошел в город, а лучше бы нам с ним вдвоем заняться домашними делами.