Работы было много: нужно было написать два списка, в каждом триста страниц мелким почерком.
Дни проходили: двадцать четыре долгих дня с восхода до захода солнца скрипел Тотрадзе пером, не отрывался для еды, жевал сухие корки хлеба и писал, писал… Усталости не было. Мысль, что он может уехать, гнала усталость. Короткой ночью он прикидывал в уме, сколько у него останется еще от дороги: выходило так, что он сможет прожить две-три недели. Найдет же он за это время работу!
Он писал и писал, знал, что если он не сделает эту работу, то погибнет.
Короткими казались ему долгие дни работы.
В полдень двадцать четвертого дня Тотрадзе окончил свою работу. Он выпрямился и несколько минут сидел молча. Только теперь он почувствовал, что действительно очень устал, что ему трудно даже подняться.
Он сидел, вспоминая зиму, благословляя работу, которая освободит его из этих постылых стен. «Уйду, — думал он, — и не оглянусь».
Тотрадзе встал с места, взял работу в руки и пошел к священнику на дом.
Священник и дьякон сидели в саду в тени дерева; дерево шумело молодыми листьями.
— Хватит вам восьми рублей, — говорил крестьянин, кланяясь. — Возьмите с бедного человека поменьше, так ведь и бог велит.
— Берем столько, сколько полагается по обычаю, — отвечал дьякон.
Крестьянин же продолжал упрашивать:
— Сами знаете, какой калым за невесту. Прямо шкуру содрали с меня ее родители. Ничего у меня не осталось. Сколько тут работы — повенчать людей? Ну час!.. Согласитесь на восемь рублей!
Глазки священника зло засверкали:
— Что зря говоришь? Не вольны мы для тебя ломать обычай. Десять рублей — так повелось!
— Скиньте хоть рублик, — просил крестьянин. — Больше у меня и денег нет.
— Ну ладно, отец дьякон, — сказал священник. — Возьмем девять рублей. Клади деньги.
Тотрадзе стоял в сторонке, боясь помешать делу. Теперь он положил на стол рядом с деньгами крестьянина свою работу: две толстых рукописи.
Священник и дьякон долго перелистывали страницы работы Тотрадзе.
— Быстро выполнил работу, — сказал отец Михаил. — И какой у тебя хороший почерк!
Тотрадзе слегка улыбнулся:
— Нужда заставила, отец Михаил, а то, конечно, и за два месяца не кончил бы.
Священник посмотрел на дьякона понимающе: погляди, как цену набивает.
Толстые губы отца Михаила зашевелились, и он сказал лениво:
— Конечно, для молодого человека такая работа — одна только забава и времяпрепровождение. Но мы тебе заплатим столько, сколько следует. Приходи вечером, мы посоветуемся с дьяконом.
Тотрадзе пошел домой.
«Ну и живут, — думал он, — какими кусками рвут: видано ли: за венчанье десять рублей!»
Дома Тотрадзе почувствовал страшный голод: никогда не была так вкусна кукурузная лепешка; съел он ее быстро. До вечера день тянулся бесконечно. Тень от груши как будто стояла на месте, не удлиняясь.
Тотрадзе то перечитывал книгу, то выходил на улицу.
Но как ни долог был день, вечер наступил.
Тотрадзе пошел получать деньги за свою работу.
Священник и дьякон сидели у забора, о чем-то тихо разговаривали. Слюнявый Дзибо стоял перед ними. Завидев Тотрадзе, дьякон замолчал, священник поднял голову и начал говорить:
— Хорошо, когда молодой человек заработает немного денег, он может себе купить папиросы или еще что-нибудь, что сам решит.
С этими словами поп поднял подол рясы и запустил руку в карман бешмета; карман оказался таким глубоким, что священник сильно наклонился вперед, доставая кошелек.
Вот сафьяновый пухлый кошелек в поповой руке. Вот кошелек открылся. Тотрадзе увидел в нем бумажные деньги: пятирублевки, десятирублевки, синие, красные.
Священник посмотрел в кошелек и вытащил оттуда за угол зеленую трехрублевую бумажку.
Тотрадзе внимательно смотрел на толстые пальцы священника. Когда он увидел три рубля, то решил, что, вероятно, поп хочет послать Дзибо за какими-нибудь покупками.
Дзибо тоже посмотрел на трехрублевку и подумал: «Ведь бывают же счастливцы, которые имеют такие деньги!»
Считалось, что Дзибо за то, что он работает сторожем в церкви, получает два рубля в месяц. Да еще Дзибо должен был колоть дрова, чистить хлев, обрабатывать и поливать огород священника. Но и священник тоже не оставался в долгу у Дзибо: он давал ему иногда то двадцать, то тридцать копеек в месяц. Дзибо всегда был рад этой подачке, но больше всего он бывал рад, когда выносил помои для коров и собак. О! свою долю из этих объедков он всегда брал сполна!