Время шло. Колхоз окреп, колхозники на трудодни стали получать хлеб, овощи, фрукты.
Соседи Джанаспи выработали помногу трудодней, и дома их начали наполняться всяким добром. Сдавали они излишки в кооператив, покупали мануфактуру, одежду.
Джанаспи смотрел, сидя на скамейке у своего дома, как Ислам несет в свой дом зеркало, венскую мебель, стол.
Ислам сшил себе новую черкеску, у него и походка переменилась.
Спокойно шел Ислам на нихас, а Джанаспи сидел на скамейке у ворот и думал, поглядывая на окна правления колхоза: «Если бы не большевики, торговля была бы в самом разгаре, а теперь работает там ненавистное правление».
Жена Ислама часто ставила на подоконник своего дома патефон и заводила его, тогда Джанаспи приказывал закрывать в своем доме окна, хотя они выходили во двор.
— Зачем закрывать окна? — спрашивал Чермен.
— Я не люблю этой музыки! — отвечал Джанаспи. Но он говорил неправду: музыка ему нравилась, — сердило, что она чужая.
Ислам помолодел, коротко подстриг бороду; проходит он мимо Джанаспи, поклонится ему, скажет снисходительно:
— Добрый день, Джанаспи!
На другого соседа — Тотырбека — Джанаспи не так обижался, считая его недалеким малым.
Шло время. Из дома Джанаспи уходило добро, как вода из продырявленного ведра. Доставать деньги, спрятанные под стеной, Джанаспи не хотел: придет его время, он подумает, чем начнет торговать.
А у соседей во дворах появлялись бараны, свиньи, гуси. Тотырбек покрыл дом черепицей, сделал окно на улицу.
Однажды Джанаспи сидел, как обычно, на скамейке у ворот. Видит: идет Тотырбек, улыбается.
— Доброе утро, Джанаспи! — сказал Тотырбек.
— Пусть будет тебе удача!
— Удача у нас теперь постоянная! Хорошая настала жизнь, Джанаспи!
— Вижу, вижу! — ответил Джанаспи. — Слава богу, и сам вижу, как вы богатеете!..
Джанаспи думал, что Тотырбек дразнит его своей удачей, и смотрел на своего соседа ненавидящими глазами.
«Посмотрю я на этого голодранца: рубахи не имел, заедали его вши, деньги в долг выпрашивал, а теперь… шпильки подпускает!..»
Ждать становилось трудно, хотя Джанаспи был твердо убежден, что со стороны придет такая сила, которая разгонит колхозы, и он заживет по-старому.
Зорко следил Джанаспи за газетами, слушал, о чем разговаривают люди. А люди менялись. Тотырбек начал читать газеты, и даже Фатима сама заговорила с мужем:
— Поступи в колхоз, ведь нам есть нечего… у других жизнь улучшается, а мы можем с голоду помереть.
Сдержался Джанаспи и не сказал жене: «Я не хочу, ненавижу колхоз». Вздохнул бывший богач и ответил:
— Сама знаешь, что я подавал бумажку, а мне отказали в приеме. Нашлись у меня враги.
— Надо опять попытать счастья! — сказала Фатима.
— Непременно! Я с радостью поступил бы в колхоз! — ответил Джанаспи, но заявления вновь не подал.
Надежда не покидала его, и он терпеливо ждал и ждал возвращения старых порядков.
Он думал, что ничего не изменилось в его семье, но ошибался: изменилась и Фатима и Чермен.
Чермен с детства рос вместе с дочерью Тотырбека Тамарой. Когда они подросли, то у Чермена появилось к девушке новое чувство.
Чермен встречал ее теперь реже, Тамара работала в колхозе; но когда он ее видел после двухдневной разлуки, то радовался, точно после сильной грозы его обогревало солнце.
Тамара была девушка среднего роста, статная, черноволосая, черноглазая, с маленькой родинкой на левой щеке, с ямочкой на подбородке. Засылали уже в ее семью много сватов. Тотырбек спрашивал у дочери, нравятся ли ей женихи, но она никому не давала согласья.
Чермен начал ходить на колхозные работы, в бригаду, где Тамара стала бригадиром. Он не мешал работающим разговорами, а сам работал.
Однажды он набрался смелости и сказал Тамаре:
— Ты мне дороже моего сердца, не могу без тебя жить. Если и я тебе не противен, то давай соединим наши жизни.
Тамара опустила черные глаза и после некоторого молчанья, смотря в сторону, тихо ответила:
— Я тебя люблю, но на что мы будем жить? Ведь вы не в колхозе!..
— Мы подали заявление, но нас не приняли.
— Попробовать еще раз не мешает…
— Нас примут! — сказал Чермен. — Разве мы против советской власти, разве мы против колхозов! Должны нас принять.
— И мне кажется так. Но что скажет собрание!.. За единоличника я замуж не выйду. Подавайте заявление!
После недолгого молчания Чермен отрывисто сказал:
— Я иду к себе.
Девушка долго смотрела ему вслед, затем пошла в стан.
Чермен пошел прямо к матери. Она делала чуреки.