— Нана, чем мы будем жить, если не поступим в колхоз?
Фатима, очищая руки от теста, ответила озабоченно:
— Скажи своему отцу. Как не приняли его в первый раз, так с той поры сидит он себе спокойно на скамейке у дома и ни о чем не думает.
— Нана, скажи ему, чтобы он подал заявление!
— Я ему каждый день говорю…
— Нана, — проговорил Чермен и замолчал.
— Что? — повернув лицо к сыну, спросила мать.
— Нана… — повторил сын и, присев на дедушкино резное кресло, начал поправлять поленья в очаге.
Чурек пекли в доме по-старинному.
— Солнышко мое, что ты хочешь сказать?
— У наших соседей есть девушка, и она мне нравится…
— Тамара?
— Я говорил с ней, она согласна, только говорит, что, пока мы не вступим в колхоз, о женитьбе и думать нечего.
— Так вот почему ты рвешься в колхоз? — засмеялась Фатима.
— Не только потому, нана…
— Ладно… Даже если и потому, то и в этом зазорного нет. Мне кажется, что Тамара хорошая девушка, но не знаю, что скажет отец.
На этом и закончился у них в тот раз разговор.
Чермен пошел повидать Хасанбега. Он заговорил с ним о колхозе.
Хасанбег приучил себя даже и брату не говорить правду и ответил, что он рад был бы поступить в колхоз. Чермен тогда рассказал брату о Тамаре.
— Мне она не нравится, говорят, будто Тамара легкомысленна, может найдешь другую?
— Мы же вместе выросли!..
Хасанбег скрыл от брата, почему Тамара ему не нравится. Тамара дочь Тотырбека, Тотырбека колхоз поставил на ноги. Хасанбег завидовал дому Тотырбека и знал, что Тамара комсомолка. «Она не должна войти в наш дом, иначе она переделает всю нашу жизнь, и так женщины уже изменились».
Однажды вечером вся семья собралась вокруг очага; Джанаспи сидел в дедовском кресле и курил трубку. Прежде он совсем не курил, но сейчас дома иногда для утешения брал трубку.
Хасанбег сидел на табуретке. На женской стороне дома на низеньком стуле сидела Фатима. Невестка в углу латала какое-то платье. Два сына Хасанбега играли на полу. Чермен стоял у дверного косяка и слушал старших, с нетерпением ожидая повода ввязаться в разговор.
Наконец Чермен, обращаясь к Хасанбегу, сказал:
— Сегодня я разговаривал кое с кем из колхозников, и все они удивляются, как, мол, мы до сих пор не подаем заявление.
— Чермен, ты хочешь в колхоз? — спросил Хасанбег.
— Да, очень хочу: там работают живо, весело.
Джанаспи давно понял, что у сына совсем иные мысли, чем у него, и всегда воздерживался от лишних слов при Чермене, но сейчас не удержался и, вынув трубку изо рта, сказал:
— Есть пословица: «Своя мамалыга лучше общей дзикки».
— Поговорку эту надо изменить, — ответил Чермен. — Лучше мамалыга всем, чем дзикка для одного, но оставим предков в покое… И дзикки и мамалыги у них часто не было, теперь если есть где-нибудь дзикка, то только в колхозе.
Чермен до этого никогда не решился бы так говорить с отцом, но слова Тамары зародили в нем надежду, и он решил бороться за вступление в колхоз.
— Он часто бывает на собраниях, слушает лай бедняков, и смотрите, как он научился подлаивать! В старину так не говорили! — зло сказал Джанаспи.
— То, что было в старину, — ответил Чермен, — кажется нам хорошим, а на самом деле люди жили и в старину плохо.
Джанаспи нахмурил брови:
— Нас не принимают в колхоз. Что же нам делать? Но все же, Хасанбег, послушаем этого щенка, у которого молоко не обсохло на губах, а он учит старших.
Окрик Джанаспи оскорбил Чермена, и он, посмотрев на отца, ответил:
— Если хотят говорить пословицами, то вот пословица: «Разум от возраста не зависит!»
— Весь разум мира, значит, в твоей голове! — засмеялся Хасанбег. — А о том, что колхоз дело новое и хорошее, — это мы слыхали, но плохо то, что люди в нем теряют стыд и совесть.
Фатима слушала Чермена; она гордилась тем, что он говорит так связно и красиво, и, кроме того, она сама хотела вступить в колхоз.
Джанаспи встал и выколотил пепел из трубки.
— Надо будет все-таки повидаться с колхозниками и поговорить с ними. — С этими словами Джанаспи вышел во двор.
После ухода отца Чермен обратился к Хасанбегу:
— О какой скромности и каком стыде ты говорил?
— В колхозе, — ответил Хасанбег, — мужчины и женщины и даже девушки усядутся вместе, и не поймешь, кто старший, кто младший. Теряются обычаи нашего народа. Потерян стыд.
Чермен засмеялся и, покачав головой, сказал:
— Это ты говоришь, значит, об осетинском ложном стыде? Как-то слышал я: сидели на нихасе люди, и один из них заметил, как его ребенок подполз к краю высокого обрыва; отцу ребенка, по старым обычаям, стыдно было пойти спасти сына, он даже постеснялся попросить кого-нибудь, чтобы тот удержал ребенка…