Джанаспи починил сбрую, повесил на стенку и направился в правление колхоза. Хасанбег пошел домой; мать и невестка разговаривали о колхозе. Им было приятно, что они не будут голодать, увидят людей.
Но Хасанбег передал им решение отца, и Фатима привычно покорилась.
— Пусть будет пока так, и дома немало работы.
Как только Джанаспи переступил порог правления, председатель колхоза уставился на него:
— Здравствуй, Джанаспи, что тебя сюда привело? Садись!
— Примите меня в колхоз, Асланбег, — не присаживаясь, сказал Джанаспи и, вынув из-за пазухи заявление, положил его на стол перед председателем.
Асланбег взял заявление и, не читая, отложил его в сторону. Окончив разговор с колхозником, который пришел раньше Джанаспи, он отпустил его, взял бумажку в руки и задумался. Джанаспи был богатым человеком, держал батраков, деньги давал под проценты… Вот здесь хотел открыть магазин… Но во время нэпа он не торговал, одним из первых подал заявление о приеме в колхоз, скот сдал, помещение отдал, против колхозов не агитировал… Почему бы его не принять в колхоз?
Положив свои тяжелые руки на стол, Асланбег сказал:
— Завтра будет общее собрание колхозников, на нем рассмотрим твое заявление. Как скажет народ — так и будет.
— Или примите в колхоз, или посадите в тюрьму, коли думаете, что я враг народа. Продавать мне больше нечего; семья голодает.
— Разберемся! — ответил Асланбег.
Так закончился разговор в правлении.
Шла прополка. Небо хмурилось и часто обливалось слезами. Бурно разросшиеся сорняки заглушали хлеба, картофель и огороды.
Не жалея сил, колхозники выдергивали и под корень подрубали сорняки. Передовыми в этой борьбе были Ислам, сын Ислама Николай и Тотырбек. Работали они молча.
В третьей бригаде слышались крики:
— Живей, товарищи! Мы, советские люди, должны победить непогоду, мы должны засыпать наши закрома доверху хлебом!
Это раздавался голос Джанаспи.
Джанаспи вначале добросовестно работал в колхозе, понимая, что за ним зорко наблюдают, но каждый день приносит ему новую горечь: ему казалось, что это не сорняки выпалывают из, междурядий — это его, Джанаспи, жизнь весело уничтожают бывшие бедняки и середняки.
Джанаспи начал отставать в работе и только говорил Хасанбегу:
— Хоть ты-то работай, как другие, не снижай темпов, а не то погибель придет нам…
Хасанбег был молод и силен, но ему противен был колхоз; он тосковал и, как только выпадала свободная минутка, прибегал в село пить араку. Скоро он начал брать араку и на работу.
Однажды во время обеденного перерыва колхозник заметил в кармане Хасанбега бутылку с аракой.
— Хасанбег, ты араку разлил!
Хасанбег глубже засунул бутылку в карман.
— Это не арака, жажда меня мучает, и я в бутылке ношу воду.
— Ты что, ветчины объелся?
— Какая может быть ветчина в нашем разоренном доме!..
— Так дай мне воды, она небось у тебя вкусная! — сказал колхозник, засмеявшись.
— Только для себя осталось, — смутившись, ответил Хасанбег.
Скоро все знали, что Хасанбег пьет, но и выпив, он крепко держался на ногах, работал, и поэтому никто на это особого внимания не обращал.
Хасанбег думал, что дома не знают о его пьянстве, но Джанаспи все знал и не упрекал, надеясь, что запой пройдет.
Как-то Хасанбег пришел домой пьяный. По глазам отца он увидел, что отец заметил его состояние.
— Кажись, опять дождь пойдет! — сказал Хасанбег.
Действительно, через открытую дверь видно было, как с запада надвигались тяжелые тучи.
— Будет ли дождь, или нет, но и сейчас видно, что тебя где-то уже промочило, — сказал Джанаспи.
— Да, забежал к родственникам и выпил только две — не больше.
— Это зависит от крепости араки и от размера посуды.
Хасанбег присел в углу на табуретку.
— Клянусь святым Георгием, это была обыкновенная арака, но пил не стопками, а рогами.
Джанаспи еще сильнее нахмурил брови:
— Вот пройдет плохое время, откроем магазин, а ты пропьешь товары!..
— Не откроем мы магазина, отец!.. А как я мечтал… Думал — один магазин будет у нас здесь, другой в городе… Да, я основательно надеялся на это. Чем мне теперь успокоить свое сердце!.. Эта колхозная работа вытянула из меня жилы, — работаю с мотыгой и думаю, что сам копаю себе могилу. Арака хоть немного заглушает горечь души!..
«Хороший у меня сын», — подумал Джанаспи и сказал:
— Потерпи, сынок, выдержи еще немного, работать надо, — загрызут нас, если мы не будем работать.
Так говорил Джанаспи, но сам больше работать не мог, и лучше бы ему семь раз провалиться сквозь землю, только не работать вместе с другими. Не раз думал он убежать куда-нибудь, но не решался. Мечтал Джанаспи, что хорошо бы записаться в инвалиды, — хоть работы бы с него не спрашивали.