Как и всегда, Ислам обрадовался Тотырбеку и сказал ему:
— Ну как, не устал? Дело сделал, да небось еще араки хлебнул?.. Обрадовалась тебе Дуня?
Тотырбеку показалось, что Ислам произносит эти слова с издевкой, но он сдержал себя.
Через несколько дней Джанаспи пришел на стан и заявил:
— Ну, немножко поправился… Начну работать! Надо же получить трудодни.
Проработал он десять дней и в самую горячую пору упал на поле и больше не вставал.
Колхозники в обеденный перерыв захватили его с собой. На этот раз даже Ислам не думал, что Джанаспи притворяется. Подняв соседа под мышки, он сказал:
— Ты не падай духом! Пойдем потихоньку, пообедаем, и тебе легче станет.
С другой стороны Джанаспи поддерживал Тотырбек. Так и вели они его к стану.
— Ты хоть немножко упирайся ногами, Джанаспи, ведь не так-то легко тебя нести! — говорил Тотырбек.
Довели Джанаспи до стана. Он вздохнул и сказал:
— Оставьте меня здесь под деревом… вот так… Дай вам бог здоровья, вы идите и обедайте.
— И ты покушай — легче станет! — сказал Тотырбек.
— Мне не до еды, — простонал Джанаспи, — идите!..
Ислам и Тотырбек направились в стан, но Ислам остановился и, оглянувшись назад, вдруг засмеялся:
— Наш сосед понял, что тот, кто не работает, тот не ест!
— Конечно, так… тот, кто не работает, должен ждать, покамест его угостят! — ответил Тотырбек.
— Я, Тотырбек, — сказал Джанаспи из-под дерева, услыхав их разговор, — не жду от тебя угощенья, я знаю, сколько народу у тебя угощается.
Тотырбек помрачнел.
— Что он там болтает? — спросил Ислам, когда друзья подходили к столовой.
— Не понимаю!.. Вероятно, сплетничает…
— Грязный человек этот бывший торговец, и не верю я, что он болен. Из него колхозника не получится.
Джанаспи лежал под деревом и думал: «Как изменилось лицо у этого Тотырбека… Глупый человек… Ислам умнее… Я их столкну друг с другом, не будут они у меня ходить веселыми…»
Подошел Асланбег.
— Что с тобой, Джанаспи? Опять заболел?.. А по виду этого не скажешь!
— Нет, Асланбег, я для тяжелой работы не годен… Зачислите меня в инвалиды.
— Это не так просто делается… Осмотрит тебя комиссия и вынесет решенье.
— Я сам лучше врачей понимаю свою болезнь!..
— Знаешь, что я тебе скажу: иди домой, отдохни. Сможешь добраться до села пешком?
— Опираясь на палку, как-нибудь доплетусь…
Асланбег пошел в стан, а Джанаспи, охая, встал и, опираясь на палку, побрел в село.
Медленно шел Джанаспи, временами садился, осматривался вокруг и опять брел дальше. Дойдя до поворота дороги, он оглянулся.
Стан уже скрылся за деревьями.
Джанаспи постоял и пошел домой бодрым шагом. Он был уверен, что его никто не видит, но ошибся: видели его Чермен и Тамара, которые сидели в стороне.
— Не понимаю, Тамара, — сказал Чермен, — как бодро отец шагает… В поле без палки шагу не мог ступить, а теперь как быстро шагает… Трудно ему привыкать к колхозной работе!..
Парень и девушка постояли немного молча, потом Чермен сказал:
— А ты поесть успела в стане?
— Мне есть не хотелось. Я думала о том, что скажет твой отец.
— Он ни в какую… Говорит: «Я Тамару-комсомолку в свой дом не пущу». А нана горой стоит за тебя… Но что она, бедная, в нашем доме значит!..
— А я радовалась, — сказала девушка, — что вас приняли в колхоз! Думала, что больше не будет затруднений!
— Затруднений больше не будет! — ответил Чермен.
— Ты хочешь поступить против воли отца?
— Мать еще раз поговорит с отцом; если он не согласится — я уйду от них! Я ему противен, только мать жалко… Буду им помогать по силе возможности. Так легче будет и отцу; он теперь смотрит на меня, как на врага.
Тамара поцеловала Чермена и сказала:
— Я была убеждена, что ты перешагнешь через любые трудности, а родителям твоим будем вместе помогать. А где мы будем жить?
— Будем просить колхоз, чтобы он помог нам построиться.
— Ну, сердце мое, надежда моя, скоро обед кончится, могут заметить, что нас нет.
— Ну так ты возвращайся первой.
Однажды Джанаспи сидел на лавочке и лениво смотрел вдоль улицы. Вдали играли дети; в двух-трех местах около своих домов сидели старики, неспособные к работе, с ними не поговоришь…
В конце улицы прошла старуха с ведрами. Кудахтают и роются в пыли там и сям куры, и больше никого нет на улице. Все, кто может работать, — в поле.