Действительно, вдали послышались гудки автомобиля.
«Это он, он сам», — подумал Джанаспи, погладил усы и, положив одну руку на другую, улыбнулся.
Из-за угла выехала машина, остановилась; с нее сошли несколько человек, пошли в разные стороны. Вот идет он, Тотырбек, — веселый, улыбающийся, говорит, ни к кому не обращаясь:
— Какая чудесная вещь — машина! Подумать только: за десять минут доставила нас из города. Добрый вечер, Джанаспи!
— Живи хорошо и здравствуй, Тотырбек! Из города приехал?
— Да, за десять минут доставила нас машина.
— Что и говорить!.. Прекрасная вещь! Разве прежде такое было! Видишь, Тотырбек, какие хорошие вещи создает советская власть!
Тотырбек остановился перед Джанаспи.
— Все, что она может делать, она делает. Правда, есть еще такие элементы, которые нам мешают, а не то мы бы еще больше сделали.
— Их уничтожать надо! — сказал Джанаспи.
— Работают скрытно!..
— А надо бить подряд, — сказал Джанаспи, — надо бить и виноватого и правого, потому что виновный виновного не выдаст.
— Что ты говоришь, Джанаспи?! Ведь крик козы для волка потеха. Нет, мы должны искать виноватого; и найдем! Ну, желаю тебе доброго вечера!
— Тотырбек, обожди минутку! Я думал, что ты здесь, — ведь недавно Ислам вышел от вас… Я думал, что соседи после года работы сидят вместе, отдыхают, пируют, вещами хвастаются, кровати друг другу показывают…
Тотырбек растерялся.
— Ты только не ревнуй, Тотырбек, — продолжал Джанаспи, — надо быть сознательным… Теперь пошло такое дело: окна у всех на улицу… Правда, в дедовские времена женщина была в руках мужчины, а теперь… ты сам, вероятно, слышал, что женщины и мужчины имеют одинаковые права. Вот и моя жена со мной спорит!..
После таких слов Джанаспи губы у Тотырбека невольно зашевелились, но он ничего не мог сказать.
— Поверь, Тотырбек, — сказал Джанаспи, — если бы я не был стариком, я поступал бы так же, как Ислам: от жизни надо брать жизнь…
Тотырбек вошел к себе во двор. Кто-то прошел по улице и приветствовал Джанаспи, но он не сразу понял, что ему говорят, — прохожий уже был далеко, когда до сознания Джанаспи дошло услышанное приветствие, и он бросил вслед:
— И ты живи хорошо!.. Дела твои да будут прямы!
Джанаспи думал: «Каленым железом обжег я его сердце. Нет у него теперь сомнения в моих словах… Вот Ислам говорил, будто Чермен хорошо поступил, что ушел от меня, а то я съел бы его с женой… Я и вас съем… теперь должны пойти хорошие дела… а дальше… дальше… опять что-нибудь придумаю. Это родит в народе такое отвращение к колхозу, что все из него побегут, забыв шапки… А дальше посмотрим…» С такими мыслями открыл Джанаспи калитку и пошел домой.
Тотырбек не смог зайти прямо в дом; он походил сперва по двору, посмотрел на деревья, потом собрался с духом и вошел в свою комнату. Войдя, он увидел Дуню, которая прихорашивалась перед зеркалом.
«Вот посмотрите на нее! — сказал сам себе Тотырбек. — Прихорашивается, как девушка, как невеста, потому что знает, что я сейчас приду. Как бы не так!.. Меня не обманешь!»
Тотырбек старался быть спокойным, но Дуня, посмотрев на него, сказала:
— Что с тобой, Тотырбек? На тебе лица нет, ты болен?
— Устал с дороги, — ответил Тотырбек, садясь на диван. Он смотрел на жену и думал: «Нет у нее в лице ни смущения, ни раскаяния, глаза спокойные — змеиные глаза… Как она умеет так глубоко прятать свои мысли!.. Если бы не Джанаспи, я бы никогда не догадался. Так бы и издевались все надо мной… И за то спасибо Джанаспи, что теперь хоть знаю в чем дело».
Думая так, Тотырбек спросил Дуню:
— Ты не знаешь, Ислам здесь?
Дуня приготовляла в это время ужин и, посмотрев на мужа, ответила спокойно:
— А где ему быть? Я его сегодня видала, когда он шел из кооператива. Мы даже с ним разговаривали.
«И глазом не сморгнула! — подумал Тотырбек. — А Джанаспи правду сказал: разговаривали».
— Ислам хочет купить кровати в магазине, — продолжала Дуня. — Жалко, ты приехал поздно, а то бы и мы сходили в кооператив и выбрали что-нибудь… Я даже пианино хочу купить Тамаре.
— Завтра все дела будут устроены! — сказал Тотырбек и вышел во двор.
После ужина Тотырбек попросил постелить себе на кушетке. Лег он рано, но не заснул до рассвета — все время думал о том, как разрушилась его жизнь; временами что-то бормотал, Дуня прислушивалась и ничего не могла понять. Она тоже не спала и среди ночи спросила мужа: