Только они какие-то безинициативные стали. Сами не приходят и насчет подарков их надо сильно просить.
5
Саша повторила дочкины слова, засевшие в голове с детсадовского праздника. Праздник совпал с днем рождения Зинули, и было совершенно невозможно оставить приболевшую девочку дома. Как назло – отит! Неделю температурила и пошла на поправку, но к празднику окончательно выздороветь не успела. От участия в концерте ее освободили, не пригодился сшитый из Сашиного спортивного платья наряд. Но пойти все же очень хотелось, правда, вовсе не в парадной форме. Свитер и теплые брюки, а на голову шапку, прячущую повязку – вот в какой костюм нарядили девочку.
– Нет, я лучше совсем не пойду… – губы Зинули задрожали. – Куда такой уродиной на праздник!
Стянув шапку, она разрыдалась.
– Да ты у нас прелесть! А платье на Новый год наденешь, когда мы в гости поедем, – успокаивала внучку Зинаида Константиновна, уже для выхода на елку принарядившаяся.
Девочка и в самом деле была прехорошенькая. Голубые глазища и русые волосы до лопаток – маленькая Барби. Вон рыдает взахлеб, слезы ручьями.
– Хорошо, – сдалась Саша и достала свои наушники из голубого искусственного меха, которые прежде носила в холодную погоду. – Надень. Посмотри на мня… – Великолепно! – одобрила Саша, любуясь дочерью. – Похожа на симпатичного Чебурашку.
– А мне нужно – на принцессу!
– Выздоровеешь, и будешь принцессой, – бабушка придирчиво оглядывала себя. Синее трикотажное платье с блестящей аппликацией на груди, невзирая на десятилетний возраст, все еще претендовало на нарядность. Давно не одевавшаяся празднично, Зинаида Константиновна даже понравилась сама себе, что бывало чрезвычайно редко. И посмотрела на дочь с повышенной критичностью:
– Так и пойдешь?! Ларисин костюм решила не надевать? Такой эффектный.
– Это не мой стиль. Слишком много блеска, – Саша вернула на вешалку нарядный костюм Ларки, который та почти насильно всучила подруге, взяв с нее обещание непременно надеть на детсадовский бал. – Мне в джинсах удобней.
– Жалко, – Зинуля насупилась. – Я ведь знаю, что моя мама самая красивая, а теперь этого никто не заметит. Ну, хотя бы косу распусти! – взмолилась она.
– Внутренняя красота человека значительно важнее, – заметила бабушка, расчесывая волосы, подстриженные, как у Лии Ахеджаковой. – Хотя… В человеке все должно быть прекрасно! – Зинаида Константиновна одобрила свое отражение в зеркале. Прекрасно или сносно, но, все-таки сегодня она выглядела очень даже неплохо.
В элитном детском саду с начальным школьным образованием все было поставлено на широкую ногу. И уж на праздник никто не собирался ударить лицом в грязь. Зал с колонами, изобиловавший праздничными украшениями, был похож на пещеру Алладина – все сверкало, искрилась, веселило глаз. Большая часть «пещеры» с рядами стульев была отведена зрителям, В креслах первого ряда расположились представители муниципалитета, старушки старого образца из дома ветеранов контрреволюции. С краю скромно пристроилась супружеская пара: субтильный застенчивый господин с поэтическими локонами, в круглых ленноновских очках и элегантная, безукоризненная леди, тепло державшая его за руку. На другом конце первого ряда массивно восседал богатырского вида бородач, поглядывая то на часы, то на входные двери за колоннами. Родители, заполнявшие ряды, представляли по антуражу весьма обеспеченные слои общества и по нарядности не уступали партеру Большого театра в день премьеры.
На возвышении сцены выстроился хор, руководимый яркой, нарядной дамой, возбужденно блиставшей египетскими очами. «Вылитая Елены Степаненко», – сказала бы Ларка про музработницу. И еще огорчилась бы, что Саша не надела ее роскошный костюм с юбкой в пол и летящей пелериной. Саша предпочла свои неизменные джинсы и единственную вещь «на выход» – беленький пуловер. Испытывала она все то же желание, ставшее в последние годы хроническим, забиться в угол и не высовываться, особенно в таком пышном обществе.
Беляевы сидели скромно в последнем ряду, прячась за колонну. Зинаида Константиновна, столь бодро собиравшаяся на праздник, в разукрашенном зале сникла. Теперь, в присутствии элегантных дам, и особенно вопиющей «откутюрности» музработницы, она особенно остро ощутила устаревшую претенциозность своего платья и плоды социальной несправедливости.