Гюнай попыталась прогнать эти мысли. «Просто мне приснился плохой сон», – сказала она себе. Но это было не так. Её голова до сих пор кружилась, а тело словно хранило чужое, позаимствованное тепло, потому что на самом деле Гюнай приснилось, что она танцует сальсу с Учителем.
Наяву это произошло только один раз, случайно, когда Халил заболел и не пришёл, и Гюнай осталась без партнёра, а лишних мужчин, как обычно, не было. Учитель исполнил свой долг и танцевал с Гюнай сам, умело скрывая страдания по поводу того, что танцевала она плохо и её трудно было вести. А она словно впала в транс, дрожала и танцевала хуже обычного, потому что очень беспокоилась о том, что он подумает. После, когда удивлённая Гюнай пыталась понять, отчего же она так волновалась, она сказала себе, что, должно быть, поддалась всеобщему трепету перед непререкаемым авторитетом Учителя. С тех пор как он удостоил её танцем, все другие партнёры, включая Халила, казались ей неуклюжими и неумелыми. К тому же от многих из них дурно пахло.
Напротив их дома возводили очередную новостройку, и в этот ранний час отчаянно торопящиеся рабочие уже начали осквернять тишину пыльного утра воплями лагунд, распиливающих камни. Находиться в спальне стало невозможно.
Гюнай встала с кровати и пошла на кухню, чтобы, как всегда, приготовить завтрак, но вместо этого сварила себе безвкусный кофе в электрической кофеварке, подаренной свекровью, и села за стол, задумавшись. Хоть разочек, и Халилу вовсе необязательно об этом знать, она должна пойти на сальсу и вспомнить, как это было. Едва она успела принять это решение, как из спальни раздался грохот и оглушительный плач – ребёнок проснулся и умудрился вывалиться из кроватки.
Байрам имел неосторожность поделиться планами относительно сальсы со своим давним приятелем Мамедом, когда они сидели на скамейке в сквере и щёлкали семечки, устилая ковром шелухи всю мостовую. Под ногами у них топтались толстые и обнаглевшие голуби, они активно поклёвывали мусор, но парни сорили куда быстрее, чем птицы успевали убирать.
– Танцы? – Мамед разразился визгливым смехом, от которого две проходившие мимо женщины подпрыгнули. – Ты что, гомик?
От злости и обиды Байрам не сразу нашёлся с ответом. Он проглотил семечку вместе со шкуркой и закашлялся под противным насмешливым взглядом Мамеда.
– Я буду танцевать с разными красивыми девушками, а ты будешь сидеть один, грызть семечки, и тебя все будут отшивать, – сделал он наконец зловещее пророчество.
– Красивые девушки не станут с тобой танцевать, – заявил Мамед, и, как положено хорошему другу, добавил: – Ты в каком виде?!
Байрам обиделся и ушёл. «Сначала он издевается, а потом послушает мои рассказы и тоже припрётся, знаю я этого меймуна[1]».
– Папа, я пойду на сальсу, – заявил он дома. Его отец никогда раньше не слышал слова «сальса» и не знал, что это такое, но на всякий случай дал своему отпрыску две затрещины и запретил.
– Мне восемнадцать лет! – истерически крикнул Байрам. – И я сам буду решать, куда мне ходить!
– Тогда на машину себе тоже сам заработаешь, – спокойно ответил отец.
– И ладно, – прошептал Байрам и решил: завтра.
Назавтра он прогулял занятия в институте, правда, он постоянно их прогуливал, но в этот раз у него была очень серьёзная причина: он морально готовил себя к тому, чтобы пойти на сальсу. Впервые в жизни Байрам пожалел о том, что получает убогую стипендию троечника: раньше он тратил её на сигареты, которые курил тайком от родителей, но теперь она вся будет уходить на оплату уроков сальсы. Он поискал школу на карте города и вздрогнул, заметив вдруг то, на что не обратил внимания раньше. Школа размещалась в здании, соседнем с тем, с которого спрыгнула Афсана. Фактически она упала у самого входа (задев чью-то машину, и хозяин автомобиля долго ещё будет капать на мозги семье покойной, требуя возместить ущерб). Байрам решил, что, возможно, он на верном пути и место самоубийства было выбрано не случайно. Афсана ведь могла сброситься и с Девичьей башни (Байрам очень давно не поднимался на Башню и поэтому не знал, что, пока она открыта для посетителей, на верхней площадке постоянно торчит озверевший от скуки полицейский, специально туда поставленный, чтобы отлавливать и штрафовать самоубийц и прочих желающих полетать). Она могла даже утопиться в море. Но она пришла к школе, значит, и его путь ведёт к ней.
Байрам вошёл туда в шесть часов вечера, словно в храм чужой религии, с опаской, остановился в тамбуре и стал глядеть в зал на единственную танцующую пару – было рано, занятия ещё не начались. Дверь, в которую толкался яростный ветер, коротавший день возле здания школы, распахнулась и чуть не зашибла Байрама. Увидев его, танцующий парень оставил партнёршу и поспешил к потенциальному клиенту.