Я написала на бумажной салфетке и подчеркнула: «Жена Тамаша Беловари».
— Словом, хочешь примкнуть к обширному лагерю стиральщиц носков?
— Как так?
— Ну да, к улыбчивому лагерю маленьких женушек — стирающих носки! Или это не так надо понимать?.. Бррр, Тиби, дорогой, будь любезен, еще пятьдесят!
— Да, конечно, — сказала я чуточку неуверенно и сразу засомневалась. Быть может, мне пока не следовало говорить об этом. — У нас не так. Он парень что надо. Широкоплечий, высокий, всегда улыбается.
— Это как раз и плохо.
— Почему?
— Кто всегда улыбается — не улыбается никогда.
Тут подоспела черешневая.
— Большое спасибо!
— У него автомобиль. «Шкода». Кремового цвета.
Я нанизывала глупость на глупость, как бусины на нитку. У Зизи был друг, и он так стоял подле своего длинного, как корабль, «тандерберда», что только ливреи недоставало на нем. Он ставил машину где угодно, пацаны-«специалисты» кольцом окружали ее, а он стоял подле в невидимой своей ливрее, и, когда Зизи, гордо вскинув голову, приближалась к нему длинным, пружинистым шагом, он так распахивал дверцу, словно заставлял слона пасть на колени перед нею. (Похоже, слон — мой пунктик, но что делать, я видела, я знаю, что лишь такое сравнение действительно подходит к этой сцене.) И тут вдруг вылезаю я со своей «шкодой» кремового цвета.
— Ты выходишь замуж за «шкоду»? — Ей даже «тандерберд» был ни к чему. А чувак в невидимой ливрее — к слову сказать, он был швейцарским коммерсантом и месяцами жил в гостинице «Ройял» — визжа от счастья, привел бы ее к алтарю, если б смог. Но обычно ему дозволялось лишь отвезти маму на кладбище. Я спрашивала у Зизи, каковы, собственно, ее намерения относительно ее чувака? «Он прокатит меня по всему свету. Такую роль я ему отвожу. Он еще этого не знает». — Кладешь большущий, словно ушат, цилиндр на верхний багажник, берешь под руку радиоантенну автомобиля и айда в загс…
— Нет, Зизи, я серьезно.
— Словом, хочешь стирать носки? Не могу представить себе ничего более неприятного, чем носки чужого человека. Бррр.
Она взяла стакан и отпила из него.
— Выпей глоток!
— Я не люблю.
— Ну, один только глоточек! А я не люблю фифочек, которые на все отвечают: не люблю. — Она, издеваясь, растягивала слова: — Ах, не люблю. Ах, нельзя. Ах, не привыкла!.. Ах, елки-палки, мы не привыкли умирать, но все-таки подыхаем. Ну, прошу тебя, выпей глоточек. Если и умрешь от этого — не жалко.
Я отпила глоток и поспешно запила содовой.
— Вот так! — довольная, сказала Зизи. — Не бойся, я не собиралась вводить тебя во грех. — Она снова изменила голос. — Потому что за одним глотком следуют другие и, мои уважаемые слушатели, так далее, без остановки.
Я засмеялась.
— На тех, кто всего боится и делает в штанишки от брошенного снежка, обычно и обрушивается снежная лавина, — сказала Зизи. — Выпей еще глоток и за это.