Я отпила еще глоток. И за это!
— Он не чужой, — многозначительно сказала я.
— Все люди чужие, — сказала еще более многозначительно Зизи. — Случается, посмотревшись в зеркало, я спрашиваю себя: «Кто это?..» А носки есть носки.
— Но Зизи, — умоляюще сказала я, — для меня это не проблема. Мы говорим совсем о разном.
— Ну, а что же для тебя проблема?
— Я боюсь, что настанет день, мы не встретимся больше, и тогда… — Я взяла бумажную салфетку, на которой написала «Жена Тамаша Беловари», и разорвала ее надвое. — Вот в чем дело!
Она облокотилась о стол, подперла руками подбородок, и ее большие голубые глаза стали огромными.
— Боишься, что он бросит тебя.
Я кивнула.
— Хочешь удержать его.
Я кивнула.
— Хочешь выбраться из своего подвала с тряпками.
— Не об этом речь.
— Об этом, ну да все равно.
— Нет.
— Ладно. — Она разгладила половинки бумажной салфетки и пригнала их друг к другу. — Вот что главное, не правда ли?
Я даже не кивнула.
— Ну так слушай меня, малышка!.. — Ее глаза сделались прямо-таки устрашающими. Как у тигра. Голубоглазая, изумительной красоты тигрица пристально смотрела на меня, и я не смела пошелохнуться. — О таких вещах не принято говорить. Но один раз можно. Я думаю, даже тигры не болтают между собою о том, как они ломают хребет своей добыче. — Как только она произнесла слово «тигры», меня прохватил озноб. Какие таинственные электрические цепи порою связывают человека с человеком. — Они тщеславны до конца своих дней.
— Кто? — пролепетала я. Тигры все еще не выходили у меня из головы.
Она пропустила мимо ушей мой глупый вопрос.
— До последнего издыхания. Они обвиняют в этом нас, но они сами такие. Как индюки. Павлин красивее индюшки. Их головы разрываются от прилива крови. Они погибают от тщеславия. Их собственное тщеславие пожирает их, как удав. Формула, ты выдаешь ее однажды: «Ты прекраснее, великолепнее, чем все другие индюки. Ты индюк из индюков». И даже: «Ты единственный настоящий индюк!» Ты можешь изощряться как угодно. Не бойся, ты не возбудишь подозрений. Итак: выкладывайся сполна. Затем умолкни. С этих пор твоего индюка силой не оторвать от тебя. Он без конца крутится вокруг тебя, выпячивает грудь, распускает хвост. Если ты вдруг повернешься, то столкнешься с ним. Если ты выходишь в дверь, вот он сидит на пороге. Блу-блу-блу-блу-блу! Ведь правда, я великолепнее всех прочих индюков? Ты бросаешь взгляд на него, потом на часы. Мне надо торопиться, говоришь ты. Он бежит за тобой, оперенье в полном беспорядке. Ведь правда, я больше индюк, чем любой другой? Сегодня будет хорошая погода, говоришь ты. Вечером он ждет тебя у ворот, ходит гоголем. Хрипло нашептывает тебе на ухо: правда ведь, я единственный настоящий индюк? Правда? Правда? Ты отталкиваешь его от себя, взглядываешь на него, не повредит делу, если слегка поморщишься. Меня мама ждет к ужину, говоришь ты. Моя любимая, добрая мама, я не могу заставить ее ждать. И так далее. Если захочешь, он на твоих глазах копыта откинет. Ты поняла?
— Почти.
— Ах ты господи! Ну какая же из тебя тигрица? При прыжке ты сломаешь собственную шею. Ну ладно, выскажусь яснее. Начнем с азов. Ты и вправду не поняла, о чем я говорила?
— Да как тебе сказать… — От смущения я чуть не заикалась. — Выходит, нельзя доходить до крайности или что-то в этом роде?
— Ну ладно, ты и вправду дурочка! До крайности! Господи боже! Если я правильно тебя поняла, твое самое страстное желание — стать женой Тамаша Беловари. Значит, ты непременно хочешь лечь с ним, так, что ли? Или только после регистрации брака?
— Я этого не говорила.
— Ну и не говори. Будь я мужчиной, я бы взбеленилась от такого. И это к тому же старая-престарая песня, тоска зеленая. — Она опять заговорила тем своим изменившимся голосом. — Убери руку, Адалберт, нельзя, невозможно, потом, когда перед богом и людьми освятится наш брак, потом, потом ты можешь щупать меня, перед богом и людьми! — Тут голос Зизи опять стал ее прежним настоящим голосом. — Как далеко у вас зашло дело?
— Он целовал меня.
— Ну, тогда он вскоре пригласит тебя к себе домой или на прогулку в лес. И при вашей родившейся в тряпье и в «шкоде» любви, ляжешь ты с ним или нет, ты можешь упустить его. Если не ляжешь, то этим не уязвишь его тщеславия, не надейся. Он скажет про себя: «Глупая гусыня! Знала бы ты, кого упустила! Знала бы, кто я такой, чего я стою! Ну, привет, дуреха!» Если ляжешь, — тоже не слишком затронешь его тщеславие. Он может сказать: «Я трахнул тебя, и все тут, не о чем разговаривать, прости-прощай, моя милочка!»
— Ну, тогда я уж совсем не понимаю тебя.