— Попался-а-а!
— Тока не здесь, робяты!
— На улку, на улку его.
Волоча несчастного Амвросия к воротам, рвали его за волосы, за бороду, щипали, пинали. Кто-то пытался оторвать ухо. При этом поливали последними срамными словами. Молчал архиепископ, не молил о пощаде, понимая, что перед озверевшей чернью это бесполезно.
В кабинете сенатора генерал-поручика Еропкина Николай Бантыш-Каменский, рыдая, рассказывал:
— …Выволокли дядю за ворота и ну кольями… Убили… И мертвого еще часа два долбили… изуродовали в месиво.
Еропкин, хмурясь, взглянул на бригадира Мамонова, сидевшего у окна.
— Это моя вина. Надо было вывезти владыку еще вчера… Это я…
— Что вы, Петр Дмитриевич, так уж на себя.
— Нет, нет! Никогда себе не прощу. Ступайте к Бахметеву, ведите сюда отряд, который ему удалось собрать. Я сам поведу его на бунтовщиков.
— А Бахметев?
— Он пусть остается в управе.
— Надо бы полк дождаться.
— Полк где-то на подходе. А мы начнем. После того что свершилось, я не могу медлить, бригадир. Ступайте, ведите отряд.
По донесениям добровольных лазутчиков Еропкин уже знал, что Кремль полностью захвачен бунтовщиками, что разбежались все похоронные команды, что и перед Варварскими воротами множество трупов, сраженных чумой.
Через час во главе небольшого отряда при двух пушках Еропкин двинулся к Боровицким воротам Кремля, резонно полагая, что они не защищены бунтовщиками, которые в основном проникали через Спасские ворота.
Однако едва стали втягиваться в Боровицкие ворота, как на отряд посыпались камни, палки. Явились среди солдат раненые. Еропкин подозвал Мамонова:
— Попробуйте их уговорить, ведь у нас же пушки.
Бригадир было двинулся к толпе, ощетинившейся дубинами и палками. Но ему не дали и рта раскрыть, осыпали камнями, разбили лицо.
— Пушки вперед, — скомандовал Еропкин. — Заряжай картечью.
Неожиданно прилетевший камень попал в голову генерал-поручику, сбил с него шляпу. Еропкина подхватил адъютант, спросил участливо:
— Сильно, ваше превосходительство?
— Да уж куда лучше, — прокряхтел Еропкин. — Чуток мозги не вышибли, мерзавцы. Что там пушкари завозились, вели палить.
Адъютант не успел передать приказ. Пушки загрохотали, окутались дымом. Густая картечь врезалась в толпу, поражая людей десятками. Там взвыли и кинулись врассыпную, давя друг друга.
— Солдаты, вперед! — скомандовал Еропкин. — Ловить, вязать!
Вытирая от крови лицо, Мамонов говорил:
— Картечь их сразу уговорила.
— Командуйте, бригадир, — сказал Еропкин. — Я, кажется, выбит из строя.
Картечь действительно «уговорила» толпу, сразив наповал все первые ряды, около ста человек. Солдаты, обозленные такой встречей, догоняли разбегающихся, валили на землю, вязали. Раненых тут же приканчивали штыками: «Это вам вместо лекаря, гады».
Вечером в Москву вступил великолукский полк, с ним прибыл генерал-губернатор Салтыков. Он сразу проехал на Остоженку к дому Еропкина. Тот лежал в постели с перевязанной головой.
— Как себя чувствуете, Петр Дмитриевич?
— Неважно, Петр Семенович. Даже подмораживать начало.
— Зачем сами повели солдат? Есть на то полицмейстер, Волоцкий наконец.
— Они убили Амвросия, и это по моей вине, и я не удержался. Надо было сразу его вывезти, когда эта сволочь ворвалась в Кремль. Сразу. А я промедлил.
— Не терзайте себя, Петр Дмитриевич. В случившемся главная моя вина. Голову мне снимать будут.
— А вы-то при чем? Вас не было в городе.
— Вот это мне и зачтется. Должен был быть.
— Это ж надо, убить архиепископа! Да когда сие было на Руси?
— Увы, было, Петр Дмитриевич. Вспомните митрополита Филиппа, его сам Иван Васильевич Грозный велел удушить.
— Но то царь, а то чернь, жуки навозные. Даже татары щадили священнослужителей, а тут свои растерзали.
— Не вовремя он, царствие ему небесное, послал жертвенный ящик брать, — перекрестился Салтыков. — Выздоравливайте, Петр Дмитриевич. Лекаря-то звали?
— Да был у меня Зыбелин, он и перевязал и вон питье мне изготовил.
Выйдя от Еропкина, Салтыков сел в коляску, скомандовал кучеру:
— В управу к Бахметеву.
У обер-полицмейстера он увидел и губернатора Юшкова.
— Иван Иванович, вы где были?
— В деревне, Петр Семенович, у меня и там чума явилась. Не знаешь, куда и бежать от нее.
Присев к столу, Салтыков снял шляпу, отер лоб, кивнул Бахметеву:
— Докладывайте.