— Полноте, ваше сиятельство, все же понимают, раз вы взяли бразды в Сенате, Салтыкову уже там делать нечего Можно было и объявить. Кому я должен сдать дела? Вам?
— Нет, что вы. Моя комиссия на месяц-два, не более. Я сообщу государыне, что вы мужественно приняли отставку, и она назначит другого. Кого? Ей-богу, не знаю.
При чем тут мужество, ваше сиятельство? Я давно просился у ее величества. Из-за чумы счел неудобным бежать с поля боя. А раз прибыли вы, мне и впрямь пора на печь.
— Ну так уж на печь, Петр Семенович. Я льщу себя мыслью во всем советоваться с вами. Вы не откажете, надеюсь?
— Всегда готов к вашим услугам, — поклонился Салтыков. — Желаю здравствовать.
И вышел. На улице его уже ждала коляска с кучером.
— Куда прикажете? — спросил тот, разбирая вожжи.
— В Марфино, братец. Куда ж еще.
Недолгой дорогой думалось с горчинкой фельдмаршалу: «Вот и все. Списали за ненадобностью. А что касается со мной «советоваться», тот вряд ли случится такое. Нужны ему мои советы, как зайцу лопата. Эхма!»
8. За ненадобностью
Давно уже подступала старческая немощь. Что ни говори, а уж третий год валит на восьмой десяток. И старый Прохор больше года зудит:
— Петр Семенович, ваше сиятельство, аль ты подрядился до могилы в хомуте тянуть? Отставляйся, отдохни чуток перед уходом. А то ведь эдак, в запряжке, и окочурисси.
— Не отпускают, Проша.
— Не просисси, вот и не пущають. Попросись, язык, чай, не отсохнет.
— Да как-то совестно. Война ведь идет. До меня ли государыне?
— На них не наслужисси, хошь в нитку вытянись. Дождесси, дадут коленом под зад, и правды не сыщишь.
«Вот, кажись, и «дали», — думал с грустью Салтыков, подъезжая к Марфино.
На крыльце под несколько покосившимся навесом стоял седой Прохор и улыбался, что никак не вязалось с настроением графа: «И чего он?»
Прохор сбежал с крыльца, подал руку графу, помогая сойти с коляски.
— С радостью вас, Петр Семенович.
— Ты че? Свихнулся?
— Третеводни Рыжуха ожеребилась.
— А-а, — заулыбался и Салтыков. — Это хорошо. Давно пора. Кого принесла?
— Жеребчика. Этакий красавец, картинка.
— В чубарого?
— Нет. В мать, такой же рыжий.
И, не заходя в дом, граф отправился на конюшню смотреть давно ожидаемого жеребенка. Ему, с юности любившему лошадей, не было большего удовольствия, как смотреть на детенышей их. Он мог часами любоваться жеребенком, носящимся по двору, тыкающимся мордочкой в пах кобылице в поисках соска, его шелковистой шерсткой, стаканчиками еще не отвердевших копытец, милой пучеглазой мордашкой, которую так и хотелось поцеловать. Этот радующийся жизни тваренок, только что явившийся на свет, приводил Петра Семеновича в такой восторг, что на лице его невольно являлись слезы:
— Ах бесенок… ах молодец… ах брыкунчик! Я тебя… ух…
Вот и на этот раз, увидев жеребенка, граф воскликнул в восторге:
— Ба-а, да он еще и со звездочкой!
— Со звездочкой, ваше сиятельство, — подтвердил конюх Авдей.
— У мусульман такому жеребенку цены нет, поскольку у пророка Мухаммеда конь тоже со звездочкой во лбу был. Ах бесенок!
Авдей знал, что граф не скоро уйдет от стойла Рыжухи, притащил из шорной табурет, обтянутый кожей.
— Садитесь, ваше сиятельство.
Граф сел на табуретку. Эта милая картина — кобыла с жеребенком — грела ему одинокое сердце. Забылось все — чума, отставка, Орлов.
— Авдей, как наречем новорожденного?
— Как прикажете, ваше сиятельство.
— Ну все-таки? Прохор? Где Прохор?
— Он за квасом побег.
Скоро явился Прохор с кружкой кваса.
— Испей, Петр Семенович.
Салтыков взял кружку, сделал несколько глотков.
— Проша, как назовем жеребенка?
— Хмы… Рыжком и назвать.
— Можно и Рыжком, но хотелось чего-нибудь свеженького. А то мать Рыжуха и он Рыжко.
— А если Огневой? — сказал Авдей.
— Вот это уже лучше, — похвалил граф. — Огневой. Звучит.
Видно, Прохору не понравилась похвала конюху, а не ему.
— Тогда уж лучше Пожаром назвать.
Салтыков тихо рассмеялся:
— Проша, дорогой, ты с этой кличкой всю округу переполошишь.
— Как так?
— А просто. Выйдешь за околицу коня звать: «Пожар! Пожар!» А ну-ка прикинь, что получится?
Конюх засмеялся.
— Все бабы с перепугу обмочатся. Гы-гы-гы!
Старому Прохору ничего не оставалось делать, как посмеяться вместе со всеми над своей оплошностью:
— А ведь и правда, Петр Семенович, как это я не сообразил.