— Пожалуйте, ваше сиятельство. Располагайтесь.
Лесток сел у окна, Ушаков у стола.
— Скажи, Анна Григорьевна, как давно ты дружна с Натальей Лопухиной?
— Не упомню, Андрей Иванович. Уж лет двадцать, не менее.
— А ваш муж? — неожиданно подал вкрадчивый голос Лесток. — Тоже дружен с Лопухиными?
Графиня покосилась на лейб-лекаря и мгновенно разгадала ловушку в вопросе.
— Нет. Мой муж Михаил Петрович с ними не дружен, ваше сиятельство. Мы с Наташей подруги, я этого не скрываю.
— О чем же вы беседуете с Лопухиной, Анна Григорьевна? — вновь взял в свои руки допрос Ушаков.
— Господи, о чем могут беседовать женщины, граф? Конечно, о тряпках, о детях, о соседях. Но, как я понимаю, Андрей Иванович, вас другое интересует. Что именно?
— Вы правильно понимаете, Анна Григорьевна, — поощрил Ушаков. — Нас интересуют ваши разговоры касательно принцессы Анны и ее сына Иоанна.
— Что поделаешь, Андрей Иванович, мне жалко ее. Отправили на родину, а довезли лишь до Риги и не выпускают. Пусть бы ехала к своим родным, с чего ее удерживать-то? Не пойму.
— И ваш муж так думает? — опять подал голос Лесток.
— При чем тут мой муж? Я о себе говорю.
Хитер был лейб-лекарь, хитер, но этими двумя вопросами выдал себя с головой.
«Ах, вон оно что, — уже уверенно подумала графиня. — Копают под Мишу, а там и до Алексея хочет добраться немчура поганая. Так не получите никого из них».
— У вас австрийский посланник Ботта бывал?
— А у кого он не бывал? И нас не обходил.
— О чем он вел разговоры?
— О-о, Андрей Иванович, разве все упомнишь.
— И все-таки, графиня, надо вспомнить, что он говорил о принцессе Анне хотя бы, ну и о ее величестве?
— Ее величеством он недоволен был, даже говаривал, не вернуть ли Анну с ее сыном. И, отъезжая в Берлин, правда уже не у нас, а у Лопухиных, обещал, что приложит все силы, чтоб вернуть Анну Леопольдовну.
— А что вы отвечали на такие его речи?
— Я смеялась, Андрей Иванович, говоря, что-де хватит немцам Русью править, пора и русским заняться.
— А почему вы не сообщили о таких речах куда следует?
— Куда, Андрей Иванович?
— Ну хотя бы мне.
— Ну, во-первых, не в моих правилах, ваше сиятельство, доносителем быть. А во-вторых, Ботта не нашего подданства. Пусть с него его королева Мария Терезия спрашивает за его язык долгий.
— Анна Григорьевна, если мне не изменяет память, ваш первый муж Ягужинский[35] был генерал-прокурором?
— Да, ваше сиятельство, у вас хорошая память. Павел Иванович был генерал-прокурором Сената. Ну и что?
— Как «ну и что»? Вы должны понимать, чем грозит сокрытие заговора против царствующего государя или государыни.
— Андрей Иванович, о каком заговоре вы говорите? Обычная салонная болтовня между знакомыми.
— Нет, не обычная, графиня, не обычная. Слишком много людей болтало, как вы говорите, об этом. И поэтому я… мы рекомендуем вам не покидать дома и не выезжать из столицы. — Ушаков поднялся. Вместе с ним встал и Лесток.
— Господи, куда я могу уехать, если со вчерашнего дня к дому приставлен караульный. А все дело выеденного яйца не стоит.
— Ну, это не вам решать, ваше сиятельство, — нахмурился Ушаков и, сделав полупоклон, молвил сухо: — Честь имею.
Ушаков был прав, решать дать ход делу или замять, если оно выеденного яйца не стоит, должна императрица.
Но как могла решиться «замять» дело Елизавета Петровна, если ей наконец-то представился случай отомстить Лопухиной, и вовсе не за ту злополучную розу и ее красоту, хотя, конечно, и за это тоже. Но главное, она мстила за отца, потому что мать Натальи Лопухиной — Матрена Балк была сводней в шашнях Екатерины I с камергером Уильямом Монсом, что нанесло больному Петру Великому незаживающую сердечную рану перед самым концом его. А Елизавета Петровна была уверена: именно это и ускорило смерть отца.
И поэтому, выслушав Лестока о первых результатах допросов, она заявила категорично:
— Нет, это не болтовня, как хочет показать графиня Бестужева. Это заговор. И поэтому, Лесток, я приказываю завтра же арестовать всех, кто причастен к этой «болтовне».
— И Бестужева, ваше величество?
— Анну Бестужеву, Лесток, Анну. Михаил ни при чем. Кого там еще называли эти «болтуны»?
Лейб-медик был обескуражен, срывалась его задумка присовокупить к делу братьев Бестужевых: государыня взъелась на баб.
— Назван был в учиненных допросах камергер Лилиенфельд.
35
Ягужинский Павел Иванович (1683–1736) — государственный деятель и дипломат. Сын органиста из Литвы. С 1701 г. служил в гвардии, в 1720–1721 гг. — посланник в Вене. В 1722–1726 и 1730–1731 гг. — генерал-прокурор Сената, С 1731 г. граф. В 1731–1734 гг. — посол в Берлине.