Все они уверены — Бестужев висит на волоске, действуют тайно, готовя новый удар, и даже не подозревают, что вице-канцлеру известен каждый их шаг, поскольку их письма и депеши, прежде чем отправиться за рубеж, являются на столе у Бестужева, тщательно им прочитываются и наиболее интересные пассажи из писем переписываются.
Разве не пригодится такой из донесения Шетарди во Францию:
«…Елисавета имеет в виду одни удовольствия, чтоб беспрепятственно им предаться, тратит на них деньги. Любовь, чистый пустяк какой-нибудь, наслаждение переменять четыре или пять раз в день туалеты, удовольствие видеть себя внутри дворца окруженною лакейством есть главное желание… Мысль о малейшем занятии ее пугает и сердит. Лень и страх заставляет ее удерживать при себе вице-канцлера».
Наиболее яркие, как этот, пассажи Бестужев даже не переписывал, а откладывал в папочку, дабы предъявить, когда надо, авторам оригиналы, чтобы не смогли некоторые отпереться.
Он усыпил своих недоброжелателей показной беспечностью, за что слыл меж ними «старым дураком» и «козлом».
Прибытие в Москву принцессы Цербстской с дочерью Софьей было и для него полной неожиданностью. Но Бестужев постарался не показывать виду, хотя наедине легко выговорил императрице:
— Зачем же от меня эта секретность, ваше величество? Я, чай, к внешним сношениям имею некоторое касательство.
— Не сердитесь, Алексей Петрович, — молвила ласково Елизавета. — Петя ведь тоже не знал. И смех и грех. Они с Софьей с детства знакомы. И он, увидев ее, ляпнул: «А ты че сюда приехала?»
В первые же дни к невесте были приставлены преподаватели: архимандрит Симон Теодорский для наставления в греческой вере, Василий Ададуров для обучения русскому языку и балетмейстер Ланге для преподавания танцев.
Из одной из перехваченных депеш Бестужев понял, что в стане его врагов прибыло. Принцесса Цербстская, которую он окрестил «королевой-матерью», примкнула к кружку Шетарди.
И вице-канцлер попросил у императрицы аудиенции. Оставшись с ней наедине, он положил перед ней пачку бумаг.
— Что это? — нахмурилась Елизавета.
— Ваше величество, по должности своей я должен ограждать вас от всех ваших неприятелей. Но как я могу это сделать, если вы их привечаете и награждаете даже своей дружбой?
— Говорите яснее, граф.
— Яснее? Пожалуйста. Это письма ваших друзей, отправляемые в Париж. Вас, ваше величество, они весьма касаемы.
— Но они на русском языке.
— Правильно. Это перевод. А внизу под ним оригинал. В нем так называемый ваш друг смеет оскорблять вас, ваше величество. Я этого снесть не могу.
— Оскорблять? — насторожилась императрица и сразу уткнулась в бумаги.
По мере чтения лицо ее то пунцовело, то бледнело. Бестужев молчал. Наконец, закончив чтение, Елизавета брезгливо отшвырнула бумаги, так что несколько листов упало со стола на пол.
— Мерзавец! Сукин сын! Немедленно вон из страны!
— Слушаю, ваше величество. Но он подданный французского короля и может потребовать объяснения.
— Пусть благодарит Бога, что не мой подданный, я б его… Впрочем, пусть Андрей Иванович прочтет ему его пасквили, отберет мои награды и вышибет вон к чертям собачьим.
— А как с этой быть? Ну, с королевой-матерью?
— С какой еще королевой?
— Ну, с принцессой Цербстской?
— С этой я сама разберусь, посажу ее на задницу, старую дуру.
Бестужев собрал бумаги и уже хотел уходить, как Елизавета сказала:
— Да, Алексей Петрович, сделайте это без меня. Я завтра уеду в Троицу, а через день-другой пусть Андрей Иванович свершит это. Чтоб в двадцать четыре часа и духу этого мерзавца в Москве не было. И обязательно пошлите о том официальное сообщение в Париж, пусть Людовик Пятнадцатый хлебнет этих помоев. Если он читал такие донесения, значит, и он дерьмо, как и его маркиз.
Шестого июня поутру на квартиру маркиза Шетарди явились генерал Ушаков, князь Голицын, чиновники Иностранной коллегии Веселовский и Неплюев, а также секретарь коллегии Курбатов.
Увидев столь представительную делегацию, маркиз пот бледнел, понимая, что глава Тайной канцелярии с добром не приходит.
— Маркиз, я прислан к вам по указу ее императорского величества для некоторого объявления касательно вас.
— Я слушаю, — пробормотал Шетарди.
— По велению ее величества вам предлагается покинуть Москву в течение двадцати четырех часов.
— Но на каком основании, граф?
— На основании ваших депеш в Париж, милостивый государь. Секретарь! — обернулся Ушаков к Курбатову. — Зачтите господину его опусы.