И не надо, это было просто уловкой.
Помимо проблем с налогами и проблем с контрактами, возникающими порой из-за ужасной путаницы, на супругов Дали свалилась еще одна проблема, причем весьма неприятная: в 1974 году французские таможенники задержали на границе грузовик, следовавший из Андорры. В нем был обнаружен ящик с сорока тысячами чистых листов бумаги с подписью Дали. Груз был адресован одному парижскому издателю, проживавшему в тот момент во Флориде, на Палм-Бич. Это был первый сигнал тревоги. Чьих же рук это было дело? Мура? Сабатера? Или самого Дали? В 1981 году одна из крупнейших ежедневных газет Испании «Эль Пайс» расскажет на своих страницах, что Дали порой сам прибегал к этому приему, не ставя в известность секретаря, чтобы не платить ему комиссионные...
Конечно, это не снимает подозрений с секретарей, но, по крайней мере, позволяет поделить ответственность между одними и другими, кстати сказать, вся цепочка нечистых на руку издателей и неразборчивых в средствах маршанов вносила свою лепту, и дело еще более запутывалось. Первые сомнения и первые подозрения. В восьмидесятые годы махинации приобретут невиданный, катастрофический размах и до такой степени скомпрометируют рынок гравюр и эстампов Дали, что серьезные торговцы картин откажутся иметь с ним дело. Огромное количество подделок под Дали было выполнено Пухолем Баладасом. Они начали появляться между 1976—1977 годами и частично попали в музеи. Были и другие многочисленные подделки. В частности, помимо практики с чистыми листами, подписанными Дали, была еще практика выпускать гравюры в рамках подлинных контрактов ограниченным тиражом в какой-нибудь одной стране, а в остальных странах штамповать то же самое без всяких ограничений.
Можно подумать, что Дали изобрел для себя своеобразный станок для печатания денег. В Нью-Йорке он обнаружил, что каждая его подпись тоже стоит денег. Так почему не воспользоваться этим, почему не начать торговать своими подписями, поставив это дело на поток и извлекая из этого хорошую прибыль? Ему шепнули цифру: сорок долларов за один подписанный лист. И быстро сделали следующий расчет: тратя по две секунды на подпись одного листа, за час можно заработать семьдесят две тысячи долларов. Дали нравилось зарабатывать деньги подобным образом. Один помощник подкладывал ему лист бумаги — Дали его подписывал, второй помощник с другой стороны забирал готовый лист. Вот и всё.
Называлась цифра — триста пятьдесят тысяч чистых листов бумаги с подписью Дали, с настоящей подписью Дали. Что касается подделок, то разобраться с ними помог Капитан Мур: он сделал опись всех подлинных подписей — их 678 — в одной из своих книг.
Фальсификаторы? Вы сказали — фальсификаторы? 9 мая 1967 года корреспондент «Радио Люксембурга» брал у Дали интервью и задал ему вопрос, следует ли бросать в тюрьму фальсификаторов. «Плохих — да, — ответил Дали, — но те, кто обладает таким же талантом, как тот голландский художник, который столь замечательно имитировал Вермеера, должны, наоборот, получать награды. А вот кого нужно бросать в тюрьму без всякого колебания, так это экспертов, которые не умеют отличить подлинник от подделки...»
Волшебник слова, настоящий эквилибрист и виртуоз парадоксов Дали умел ловко выкрутиться из любой ситуации. Подделки? «Это социальная проблема», — обронил он с обреченным видом и переключился на другую тему.
В 1979 году в связи с семидесятипятилетием Дали был осыпан во Франции почестями и наградами.
После того как его восковая статуя была установлена в музее Грёвен рядом со статуей Франсуазы Саган, в мае 1979 года его приняли в члены Французской академии изящных искусств. Он был божественным Дали, а теперь стал бессмертным. Практически все ведущие телевизионные компании мира освещали это событие. Академики не помнили подобного столпотворения под сводами академического «Купола», который почти что брали штурмом в тот день, когда там чествовали их вновь обращенного коллегу. Сбившиеся с ног распорядители, толпы фотографов, давка, суета, недоразумения. «Это немыслимо!» — восклицали шокированные академики, возможно, отчасти из зависти, но главным образом будучи не в состоянии прийти в себя от изумления.
Когда в зал вошел мэтр, возбужденная публика встала с мест и принялась аплодировать. Наконец все вновь уселись. Речь Тони Обена[547] изобиловала «остротами», пожалуй, излишне подчеркнутыми. На них слушатели реагировали вежливым смехом: «Вы гений, сударь, вы это знаете, и мы это знаем. Ни у кого нет повода для сомнений. Если бы это было не так, вас не было бы среди нас...»
Пришла очередь Дали. Воспользовавшись тем, что предыдущий оратор — Марьяно Андрё — назвал его редкой птицей, он принялся петь дифирамбы, в которых нашлось место и золотому руну, и лобковому волосу. В зале почувствовалось оживление. Тут Дали сел на своего любимого конька и принялся рассказывать о том, каким «мощным» стимулом стали для него труды «великого ученого, математика и тополога» Рене Тома, автора теории катастроф: «Это самая прекрасная теория в мире, и меня она интересует в первую очередь с эстетической точки зрения, поскольку в каждой из "элементарных катастроф" (он их насчитал шесть: параболическая, ласточкин хвост и т. д.) меня привлекает исключительно эстетическая сторона. Его внимание они привлекли по другим причинам...» Затем он перешел к Гейзенбергу, затем — к дезоксирибонуклеиновой кислоте. Публика слегка заскучала. У Дали стали появляться провалы в памяти. Он начал рыться в своих бумажках (это он-то, гений импровизации!), нашел то, что искал, упомянул Галу, затем заговорил о Веласкесе. «Веласкес нарисовал Перпиньянский вокзал», — сообщил он. Зал ответил ему взрывом смеха! Дали грохнул кулаком по кафедре, за которой выступал. Стоящий на ней стакан с водой мелко задребезжал. Дали опять потерял нить своего выступления. Ничего страшного: он повернулся к хихикающему распорядителю и что-то спросил у него, затем вернулся к своим листочкам, сам себе похлопал и в крайнем возбуждении прокричал: «Возрождение Европы начнется с Перпиньянского вокзала!» В зале, внимавшем ему с одобрением, началось настоящее неистовство. И тогда Дали, решив, что пришло время ставить точку, воскликнул: «Да здравствует Перпиньянский вокзал! Да здравствует Фигерас! Ура!» Точка.
В интервью, которые он давал после этого торжественного заседания, Дали, уже несколько успокоившийся, вновь говорил о важном для него значении работ Гейзенберга и Лейбница.
— Почему вы проявляете такой интерес к науке? — спросил его один из озадаченных интервьюеров.
— Потому, что художники меня почти не интересуют. Я считаю, что художникам необходимо иметь представление о достижениях науки, чтобы покорять новое пространство — мир элементарных частиц.
В ноябре министерство почт и телекоммуникаций Франции выпустило марку ценой в три франка, изготовленную Дюрраном по эскизам Дали, на ней в профиль была изображена Марианна[548], про которую Жаклин Кора сказала, что вид ее ужасен: она размалевана, как для карнавала, а улыбка ее скорее похожа на оскал.
В декабре с большим успехом прошла выставка Дали в парижском Центре Помпиду, хотя открытие ее было сопряжено с некоторыми трудностями: часть персонала музея объявила забастовку, требуя повышения зарплаты, и пыталась преградить путь гостям, прибывшим на вернисаж. Писали даже, что кто-то бросил в лицо Дали банку с красной краской. Я такого не помню. Оскорбления в его адрес звучали, да, его обвиняли в лояльности к Франко и в нелестных высказываниях о Центре Помпиду. Тогдашний министр культуры Франции Жан Филипп Лека был в ярости, Гала тоже. Она осыпала забастовщиков бранью. Дали — нет. Он посылал им воздушные поцелуи и даже пожал руку одному из пикетчиков, сказав ему, как это было во время манифестации хиппи перед Музеем современного искусства в Нью-Йорке: «Я с вами». Короче, он сумел расположить их к себе.
Директор Центра Помпиду Понтюс Юльтан прошептал на ухо Дали: «Вы дожили до того, что какой-то музей захлопнул перед вами свои двери! Даже Пикассо, знаете ли, не удостаивался такой чести».
Газеты писали: «В кои-то веки скандал был устроен не самим Дали».
Сто двадцать картин, сто рисунков и две тысячи документов — вот в цифрах то, что было представлено на этой выставке. «Уже в холле Центра Помпиду, — писал 18 декабря 1979 года в «Фигаро» Жан Мари Тассэ в отчете о своем посещении выставки Дали, — посетители оказываются вовлеченными в некую забавную игру: их вниманию предлагается чайная ложка... длиной в тридцать восемь метров и весом в тысячу шестьсот килограммов, это, по задумке автора, один из главных экспонатов выставки. Другие "предметы" под стать первому и дополняют этот весьма символичный декор: гигантский батон олицетворяет собой среднее количество хлеба, которое каждый француз съедает за свою жизнь; покореженный автомобиль, обломок скалы, гора зонтиков, расшитые сандалии, подсвеченные изнутри пластмассовые фигуры — все это составляет совершенно необычную композицию, на которую к тому же постоянно льет дождь. "Дождевая" вода собирается в "чайной ложке" и с помощью всасывающего насоса отправляется на исходную позицию. И это только прелюдия...»