— Расскажи, мой мальчик! — промолвил генерал с печалью в голосе, и это обстоятельство заставило Петруса усомниться в том, что его дядя озабочен только одним — хорошим пищеварением. — Расскажи, Петрус! Но прежде — уж поверь старику! — сочти про себя до десяти, чтобы не ошибиться.
— Этого я не боюсь, дядюшка! — заявил Петрус.
— Говорите же скорее, господин Петрус! Я умираю от беспокойства, — вмешалась г-жа де Маранд; похоже, она тоже сосчитала про себя до десяти, прежде чем решиться на разговор о том, что на самом деле заставило ее обратиться к графу Эрбелю.
— Умираете от беспокойства, сударыня? — переспросил старый генерал. — Вот уж это точно выше моего понимания! Неужели я буду удостоен счастья услышать от вас просьбу? Не боитесь ли вы, часом, что мое дурное расположение духа повлияет на мой ответ?
— О мудрый философ! — воскликнула г-жа де Маранд. — Кто научил вас разгадывать тайны человеческого сердца?
— Дайте мне вашу прекрасную ручку, сударыня.
Лидия протянула старому генералу руку, любезно сняв перед тем перчатку.
— Какое чудо! — вскричал генерал. — Я уж думал, что таких рук больше не существует на свете!
Он поднес ее к губам, но вдруг замер:
— Клянусь, это похоже на святотатство: чтобы губы семидесятилетнего старика лобзали подобный мрамор!
— Как?! — жеманно проговорила г-жа де Маранд. — Вы отказываетесь поцеловать мою руку, генерал?
— Принадлежит ли мне эта рука безраздельно хотя бы на одну минуту?
— Целиком и полностью, генерал.
Старый граф обернулся к Петрусу.
— Подойди, мой мальчик, — приказал генерал, — и поцелуй скорее эту руку!
Петрус подчинился.
— Ну, теперь держись! После такого подарка я считаю себя вправе лишить тебя наследства!
Обращаясь к г-же де Маранд, старик продолжал:
— Говорите, сударыня! Недостойный раб у ваших ног и ждет приказаний!
— Нет, я упряма, как всякая женщина. Прежде я хочу знать, что послужило причиной вашего беспокойства, дорогой генерал.
— Об этом вам доложит вот этот плут!.. Ах, сударыня, в его возрасте я был готов умереть ради того, чтобы облобызать такую ручку! Почему нельзя снова лишиться рая и зачем я не Адам?!
— Ах, генерал, — отвечала г-жа де Маранд, — нельзя быть одновременно и Адамом и змеем! Ну, господин Петрус, рассказывайте, что стряслось с вашим дядей!
— Дело вот в чем, сударыня. Мой дядя, взявший в привычку тщательно обдумывать каждый свой серьезный шаг, перед обедом проводит в одиночестве целый час, и мне кажется…
— Вам кажется?..
— …мне кажется, что сегодня его драгоценное одиночество было нарушено.
— Не то! — перебил племянника генерал. — Ты сосчитал про себя до десяти — сочти до двадцати!
— Мой дядюшка, — продолжал Петрус, нимало не смущаясь замечанием старого генерала, — принимал сегодня между пятью и шестью часами госпожу маркизу Иоланду Пантальте де Латурнель.
Регина ждала лишь удобного случая подойти к Петрусу поближе и не упустить из его уст ни слова, заставлявшего биться ее сердце; заслышав имя своей тетушки, она решила, что это удобный повод вступить в разговор.
Поднявшись с козетки, она неслышно подошла к говорившим.
Петрус не видел и не слышал ее, но он почувствовал приближение любимой и вздрогнул всем телом.
Глаза его закрылись, голос затих.
Девушка поняла, что происходит в глубине его сердца, и по ее телу разлилась сладкая истома.
— В чем дело? — спросила она, и голос ее прозвучал нежнее эоловой арфы. — Вы замолчали, потому что подошла я, господин Петрус?
— О молодость, молодость! — пробормотал граф Эрбель.
Все окружавшие генерала в самом деле дышали молодостью, здоровьем, счастьем, весельем, так что старик, глядя на них, тоже помолодел.
Он бросил на Петруса взгляд, и стало ясно, что он может одним словом развеять очарование, которое захватило племянника; но, как ни был старик эгоистичен, он сжалился над витавшим в облаках юношей и, напротив, подставил свою грудь для удара.
— Давай, мой мальчик, давай! Ты на верном пути!
— Раз дядя сам позволяет, — проговорил Петрус, вынужденный продолжать свою мальчишескую выходку, — я вам скажу, что у маркизы де Латурнель, как у всех…
Петрус собирался сказать: «Как у всех старых дам», но в нескольких шагах от себя вовремя увидел угрюмое лицо пожилой вдовы и спохватился:
— Я вам скажу, что у маркизы де Латурнель, как у всех маркиз, есть мопс или, вернее, моська, по кличке Толстушка.
— Прелестное имя! — заметила г-жа де Маранд. — Я не знала, как зовут собачку, но видела ее.
— Значит, вы сможете подтвердить, что я не лгу, — продолжал Петрус. — Кажется, от мопса или, точнее, моськи прямо-таки разит мускусом… Я прав, дядюшка?
— Абсолютно прав! — согласился старый генерал.
— А от этого запаха, похоже, свертываются соусы. Мадемуазель Толстушка — большая гурманка: всякий раз как маркиза де Латурнель приходит навестить моего дядю, ее собачка наведывается к повару… Могу поспорить, что ужин моему дорогому дядюшке был сегодня отравлен — вот отчего он смотрит мрачно и в то же время так печален.
— Браво, мальчик мой! Ты все объяснил чудесным образом. Впрочем, если бы я захотел отгадать, почему ты сам сегодня так весел и в то же время рассеян, думаю, я оказался бы прорицателем ничуть не хуже тебя… Однако мне не терпится узнать, что от меня угодно прекрасной сирене, а потому отложу объяснение до другого дня.
Он обернулся к г-же де Маранд.
— Вы сказали, сударыня, что хотели обратиться ко мне с просьбой: я вас слушаю.
— Генерал! — начала г-жа де Маранд, вложив в свой взгляд всю нежность, на какую была способна. — Вы имели неосторожность неоднократно заявлять, что я могу рассчитывать на вашу руку, ваше сердце, вашу голову — словом, на все, что вам принадлежит. Вы мне это говорили, не так ли?
— Да, сударыня, — отвечал граф с галантностью, какую в 1827 году можно было встретить разве что у стариков. — Я вам сказал, что, не имея возможности жить ради вас, я был бы счастлив за вас умереть.
— И вы по-прежнему сохраняете это похвальное намерение, генерал?
— Больше чем когда-либо!
— В таком случае, клянусь, у вас появилась возможность доказать мне свою преданность.
— Даже если эта возможность висит на волоске, сударыня, я и тогда готов за нее ухватиться.
— Слушайте же, генерал!
— Я весь обратился в слух, сударыня.
— Именно эта часть вашей личности мне и нужна во временное пользование.
— Что вы имеете в виду?
— Мне на сегодняшний вечер понадобятся ваши уши, генерал.
— Что же вы сразу-то не сказали, чаровница?! Подайте ножницы, и я сейчас принесу их вам в жертву без страха, без сожаления, даже без упрека… с единственным условием: вслед за ушами вы не станете требовать мои глаза.
— Что вы, генерал, успокойтесь! — произнесла г-жа де Маранд. — Речь не идет о том, чтобы отделять их от головы, на которой, как мне кажется, они прекрасно сидят! Я хотела лишь попросить вас повернуть их в ту сторону, куда я вам укажу, всего на час, и внимательно послушать. Иными словами, генерал, я буду иметь честь представить вам одну из своих подруг по пансиону — лучшую подругу, — девушку, которую мы с Региной зовем сестрой. Должна вам сказать, она достойна вашего внимания, как и нашей дружбы. Она сирота.
— Сирота! — вмешался Жан Робер. — Вы только что сами сказали, сударыня, что вы и госпожа графиня Рапт — ее сестры, не так ли?
Госпожа де Маранд одарила Жана Робера благодарной улыбкой и продолжала:
— У нее нет родителей… Ее отец, храбрый гвардейский капитан, офицер Почетного легиона, был убит в бою при Шампобере в тысяча восемьсот четырнадцатом году. Вот почему она оказалась вместе с нами в пансионе Сен-Дени. Ее мать умерла у нее на руках два года тому назад. Девушка бедна…