— Сударь! Ваше сравнение…
— Да, я знаю пословицу: «Сравнение не доказательство». И это верно. Оставим метафору и вернемся к реальности. Ваша удивительная красота, сударыня, помогает вам приобрести тысячи новых друзей, у меня же появляются тысячи завистников. Благодаря вашей чудесной привлекательности вокруг вас раздается восторженный гул поклонников, который напоминает жужжание пчел, облепивших розовый куст, ведь роза — цветок наших щёголей. Вы имеете над вашим окружением безграничную власть, перед вами не могут устоять те, кто подпадает под ваше влияние. Признаюсь, ваша колдовская красота меня пугает, я трепещу, словно прогуливаюсь в вашем очаровательном обществе по краю пропасти… Вы понимаете, что я хочу сказать, сударыня?
— Нет, уверяю вас, сударь… — отвечала Лидия.
Помолчав, она с прелестной улыбкой прибавила:
— Кстати, это доказывает, что я не столь умна, как вы иногда делаете мне честь утверждать.
— Ум что солнце, сударыня: он тоже должен отдыхать и иметь возможность сосредоточиться. Я же готов воззвать не только к вашему уму, но и к вашей зрительной памяти. Помните, как однажды во время нашего путешествия в Савойю, когда мы покидали Антремон, с высоты нам открылся вид на Рону: она отливала на солнце серебром, а в тени — лазурью; помните, как вы вдруг выпустили мою руку, побежали и внезапно замерли, объятая ужасом: сквозь неплотный ковер из цветов и трав вы увидели бездну, разверзшуюся у ваших ног и незаметную, пока не ступишь на ее край?..
— Да, помню! — прикрыв глаза и слегка побледнев, произнесла г-жа де Маранд. — И я счастлива, что не забыла: если бы вы меня тогда не удержали и не потянули назад, я, по всей видимости, не имела бы сейчас удовольствия вновь выразить вам свою благодарность.
— Я не жду от вас благодарности, сударыня. Я решил прибегнуть к этому образу и оживить ваши воспоминания, желая лишь яснее показать вам, что я имел в виду, когда говорил о пропасти. Повторяю: ваша красота пугает меня не меньше той пропасти глубиной в шестьсот футов, поросшей цветами и травами, и я боюсь, что однажды она поглотит нас обоих!.. Теперь вы меня понимаете, сударыня?
— Да, сударь, кажется, начинаю понимать, — проговорила молодая женщина и опустила глаза.
— Раз так, — улыбнулся г-н де Маранд, — я спокоен: скоро вы совершенно поймете мою мысль!.. Итак, я сказал, сударыня, что взял на себя обязанности вашего отца, — как вы знаете, на большее я никогда не посягал! — и, стало быть, с некоторым беспокойством взираю на толпы красавчиков, модников, денди, окружающих мою дочь… Прошу заметить, сударыня, что моя дочь совершенно свободна; в этой обступившей ее сверкающей, нарядной, отливающей золотом толпе она может сделать свой выбор, и ей не грозит никакая беда. Однако я считаю, что не только вправе, но и обязан по-отечески ей сказать: «Удачный выбор, дитя мое!» или «Плохой выбор, дочь моя!»
— Сударь!
— Нет, не то! Я не прав, я не стану этого говорить. Я переберу всех мужчин, проявляющих к ней особенный интерес, и выскажу ей мнение о каждом из них. Хотите знать, что я думаю о тех, кто не отходил от вас вчера, сударыня?
— Извольте, сударь.
— Начнем с его высокопреосвященства Колетти.
— О сударь?!.
— Я говорю о нем так, для памяти, чтобы должным образом начать перечень… Кстати, монсеньер Колетти — очаровательный прелат.
— Священник!
— Вы правы; итак, я чувствую, что священник не опасен для такой женщины, как вы: красивой, молодой, богатой и свободной… или почти свободной; его высокопреосвященство может ухаживать за вами у всех на виду или тайно, навещать вас средь бела дня или в кромешной тьме, и никому в голову не придет, что госпожа де Маранд — любовница монсеньера Колетти.
— Однако, сударь… — начала было молодая женщина, но не договорила и улыбнулась.
— Однако он вас любит или, вернее, влюблен в вас — его высокопреосвященство Колетти любит только себя, — вы это хотели сказать, не так ли?
Улыбка, не сходившая с губ г-жи де Маранд, словно подтверждала мнение супруга.
— Тем не менее — продолжал банкир, — иметь поклонника, облеченного столь высоким церковным саном, отнюдь не мешает молодой и привлекательной женщине, особенно если эта молодая и привлекательная женщина не отличается ни осторожностью, ни набожностью и имеет другого любовника.
— Другого любовника?! — вскричала Лидия.
— Прошу заметить, что я говорю не о вас, а обобщаю, имея в виду просто молодую и привлекательную женщину… Вы одна из молодых, одна из привлекательных, но не единственная молодая и привлекательная женщина на весь Париж, не правда ли?
— О, я совсем на это не претендую, сударь.
— Пусть будет его высокопреосвященство Колетти! Он занимает для вас лучшую ложу в консерватории, когда там проходят концерты духовной музыки; он предоставляет в ваше распоряжение лучшие места в церковь святого Рока, когда вы хотите послушать «Magnificat» и «Dies irae»[12]; он дал моему дворецкому рецепты паштетов из дичи, полюбившихся двум вашим чичисбеям — господам де Куршану и де Монрону. Помимо его высокопреосвященства, есть еще прелестный юноша, которого я люблю всем сердцем…
Госпожа де Маранд бросила на мужа вопрошающий взгляд, ясно говоривший: «Кто же это?»
— Позвольте мне выразить свое восхищение им, но не как поэтом, не как драматургом — ведь в обществе бытует мнение, что мы, банкиры, ничего не смыслим ни в поэзии, ни в театре, — но как человеком…
— Вы имеете в виду господина?..
Госпожа де Маранд не смела произнести имени.
— Я говорю о господине Жане Робере, черт побери!
Лицо г-жи де Маранд снова залил яркий румянец, еще более яркий, чем в первый раз. Муж пристально за ней следил, но внешне оставался совершенно невозмутим.
— Вам нравится господин Жан Робер? — спросила молодая женщина.
— Отчего же нет? Он из приличной семьи; его отец имел в республиканской армии высокий чин — такой же, как был у вашего отца в войске императора; если бы он пожелал перейти на сторону Наполеона, то, вероятно, умер бы маршалом Франции и не оставил бы свою семью без средств, почти в нищете. Молодой человек взял все в свои руки, отважно преодолевая жизненные невзгоды. Он честен, порядочен, предан и умеет, может быть, скрывать свою любовь, зато не умеет прятать отвращение. Вот, к примеру, меня он не любит…
— Как не любит?! — забывшись, воскликнула г-жа де Маранд. — Я же ему советовала…
— … сделать вид, что я ему нравлюсь… Не сомневаюсь: бедный мальчик с величайшим почтением относится к вашим указаниям, однако в этом вопросе он вряд ли способен вас послушаться. Нет, он меня не любит! Если он увидит меня на улице и может, не опасаясь быть невежливым, перейти на другую сторону, он это делает; если же я его встречаю неожиданно, так что он вынужден мне поклониться, он здоровается холодно и мог бы обидеть на моем месте кого угодно, я же исполняю этот долг вежливости, чтобы заставить его принимать ваши приглашения. Вчера я буквально вынудил его подать мне руку, и если бы вы только знали, как несчастный юноша страдал все время, пока его рука оставалась в моей! Меня это тронуло: чем больше он меня ненавидит, тем больше я его люблю… Вы понимаете это, не правда ли? Так поступает человек неблагодарный, но порядочный.
— По правде говоря, сударь, я не знаю, как отнестись к вашим словам.
— Как надобно относиться ко всему, что я говорю, сударыня, ведь я всегда говорю только правду. Несчастный мальчик чувствует себя виноватым, это его смущает.
— Сударь!.. Но в чем его вина?
— Он поэт, а всякий поэт в той или иной степени мечтатель… Вот, кстати, вам совет… Он же пишет вам стихи, не так ли?
— Сударь…
— Пишет; я видел сам.
— Но он их нигде не печатает!
— Он прав, если стихи плохи; он не прав, если они хороши. Пусть не стесняется! Я поставлю лишь одно условие.
— Какое же? Чтобы не фигурировало мое имя?
— Напротив, напротив! Дьявольщина! Секреты от нас, его друзей! Разумеется, нет!.. Пусть ваше имя будет написано полностью. Что плохого в том, что поэт посвящает хорошенькой женщине стихи? Когда господин Жан Робер адресует их цветку, луне, солнцу, разве он ставит инициалы? Нет, верно же? Он их называет полностью. Как цветок, как луна, как солнце, вы нежнейшее, прекраснейшее, радующее глаз создание природы. Ну, так и пусть он обращается к вам как к солнцу, луне, цветам.