«Да, мы виновны, и вот доказательства; да, мы замышляли против внутренней безопасности государства, и вот доказательства; да, мы хотели изменить форму правления, и вот доказательства; да, мы плели заговор против короля и членов королевской фамилии, и вот доказательства; да, мы виновны в оскорблении величества, и вот доказательства; да, да, мы заслужили наказания за отцеубийство, и вот доказательства; да, мы требуем, чтобы нас отправили на эшафот босиком и с черным покрывалом на голове, ибо этого требуют наш долг, наше желание, наш обет…»
Из уст всех присутствующих вырвался крик ужаса.
— Замолчите! Замолчите! — зашикали со всех сторон на юного фанатика. — Вы его губите!
— Говорите! Говорите! — приказал г-н Сарранти. — Я хочу, чтобы именно так меня защищали.
Публика взорвалась аплодисментами.
— Жандармы! Очистить зал! — закричал председатель.
Повернувшись к адвокату, он продолжал:
— Метр Эмманюель Ришар! Лишаю вас слова!
— Теперь это не имеет значения, — заметил адвокат. — Я исполнил то, что мне было поручено, и сказал все, что хотел.
Он обратился к г-ну Сарранти с вопросом:
— Вы удовлетворены, сударь? Правильно ли я исполнил вашу волю?
Вместо ответа г-н Сарранти обнял своего защитника.
Тем временем жандармы бросились исполнять приказание председателя; однако возмущенная толпа взревела так, что председатель понял: дело это не только трудное, но еще и небезопасное.
Вполне мог вспыхнуть мятеж, а в общей свалке г-на Сарранти могли похитить.
Один из судей склонился к председателю и шепнул ему на ухо несколько слов.
— Жандармы! — проговорил тот. — Займите свои места. Суд призывает присутствующих к порядку.
— Тихо! — крикнули из толпы.
И все сейчас же умолкли, будто привыкли повиноваться этому голосу.
С этого момента вопрос был поставлен четко: с одной стороны — заговор, освященный именем императора и клятвой верности, что превращало его если не в щит, то в пальмовый лист для так называемого преступника; с другой стороны — прокуратура, решившаяся преследовать г-на Сарранти не как государственного изменника, виновного в оскорблении величества, а как вора, похитившего сто тысяч экю и двоих детей, а также убийцу Ореолы.
Защищаться — значило бы допускать эти обвинения; отвергать их шаг за шагом — означало бы допустить их существование.
По приказанию г-на Сарранти Эмманюель Ришар вел себя так, будто и не слышал о трех обвинениях, выдвинутых королевским прокурором. Он предоставлял публике судить о необычной позиции обвиняемого, сознававшегося в преступлении, которое не вменялось ему в вину и влекло за собой не смягчение, а ужесточение наказания.
И публика свое решение уже вынесла.
При других обстоятельствах после защитительной речи адвоката обвиняемого заседание непременно было бы прервано, чтобы дать отдых судьям и заседателям: однако после того, что произошло в зале, останавливать заседание стало опасно, и представители обвинения решили, что лучше поскорее покончить с этим делом, даже если вокруг разразится настоящая буря.
Господин королевский прокурор встал и в мертвой тишине, какая наступает на море между двумя шквалами, взял слово.
С первых же его слов все зрители поняли, что они скатываются с поэтических головокружительных высот политического Синая на дно уголовного крючкотворства.
Словно не было ошеломляющего выступления адвоката Ришара, словно наполовину повергнутый титан только что не заставил пошатнуться на своем троне тюильрийского Юпитера; словно не были присутствовавшие в зале все еще ослеплены пылающими молниями императорского орла, пронесшегося высоко в поднебесье… Господин королевский прокурор выразился следующим образом:
— Господа! За последнее время общественное внимание обратили на себя многочисленные преступления; вместе с тем они вызвали серьезную озабоченность и пристальное наблюдение со стороны должностных лиц. Беря свое начало в скоплении постоянно растущего населения, а также, возможно, в приостановлении некоторых общественных работ или дороговизне продовольствия, — преступления эти все же происходили не чаще тех, к которым мы уже привыкли: это критская дань, выплачиваемая ежегодно обществом за пороки и леность, ведь те, подобно античному Минотавру, требуют определенного числа жертв!..
Было очевидно, что королевский прокурор высоко ценит этот эффектный период, ибо он сделал паузу и обвел взглядом людское море, тем более, может быть, неспокойное в своих глубинах, что на поверхности оно казалось совершенно невозмутимым.
Публика оставалась безучастной.
— Однако, господа, — продолжал королевский прокурор, — дерзость некоторых преступников нашла себе новое поприще, на котором мы не привыкли их встречать и преследовать; эти преступники беспокоили общество новизной и смелостью своих посягательств. Но — и я говорю об этом с радостью, господа, — зло, от которого мы стонем, не так велико, как представляют некоторые; кое-кто находит удовольствие в том, чтобы его преувеличивать. Тысячи лживых слухов были распространены намеренно; их породило само недоброжелательство; едва зародившись, слухи эти встречались с жадным любопытством, и каждый день рассказ о пресловутых ночных преступлениях вносил ужас в души доверчивых людей, оцепенение — в умы легковерных…
Слушатели переглядывались, недоумевая, куда клонит прокурор. Лишь завсегдатаи суда присяжных, которые приходят в поисках того, чего им недостает в собственном доме в зимнюю пору, иными словами — в надежде расслабиться и увидеть зрелище, теряющее для них со временем новизну и прелесть, однако становящееся необходимым из-за привычки, — только эти завсегдатаи, хорошо знакомые с фразерством г-на Берара и г-на де Маршанжи, не дрогнули, видя, на какой путь ступает королевский прокурор; они отлично знали, что в народе говорят: «Все дороги ведут в Рим», а во Дворце правосудия (при определенном правительстве и в определенную эпоху) можно услышать: «Все дороги ведут к смертной казни».
Не этой ли дорогой вели Дидье в Гренобле; Пленье, Толлерона и Карбонно в Париже; Бертона в Сомюре, Рау, Бори, Губена и Помье в Ла-Рошели?
Королевский прокурор продолжал, сопровождая свою речь величавым и чрезвычайно покровительственным жестом:
— Успокойтесь, господа! Судебная полиция подобна стоглазому Аргусу; она была бдительной, она была готова отправиться на поиски современных Каков в самые заветные их укрытия, в самые глубокие пещеры; ведь для полиции нет недоступных мест, и представители власти отвечали на лживые слухи еще более неукоснительным исполнением своего долга.
Да, мы отнюдь не отрицаем, что имели место тяжкие преступления, и, будучи непреклонным органом закона, мы сами ходататайствовали о различных наказаниях, которые навлекли на себя преступники. Можете быть уверены, господа, что никто не избежит карающего меча правосудия. Отныне общество может успокоиться: самые наглые возмутители порядка у нас в руках, а те, что пока гуляют на свободе, непременно понесут наказание за свои преступления.
Так, например, те, что скрывались в окрестностях канала Сен-Мартен и избрали безлюдные причалы местом своих ночных нападений, в настоящее время брошены в темницу и тщетно пытаются отклонить доказательства, собранные против них следствием.
Испанец Феррантес, грек Аристолос, баварец Вальтер, овернец Кокрийа были задержаны поздно вечером третьего дня. Полиция не имела их следов; однако не было такого места, где бы они могли укрыться от недремлющего ока правосудия; под давлением неопровержимых доказательств, а также признавая за собой вину, преступники уже дали показания.
Присутствующие продолжали переглядываться, спрашивая друг друга шепотом, что общего Феррантес, Аристолос, Вальтер и Кокрийа могут иметь с г-ном Сарранти.
Однако завсегдатаи с доверительным видом покачивали головами, словно желая сказать: «Вот вы увидите, вы увидите!»
Королевский прокурор не умолкал:
— Три еще более злостных преступления потрясли и возмутили общественность. Неподалеку от Ла-Бриша был обнаружен труп несчастного отставного солдата. Тогда же в Ла-Виллете на поле было совершено зверское убийство бедного работника. А несколько дней спустя на дороге из Парижа в Сен-Жермен убили извозчика из Пуаси.