Даже битва при Маренго не внушила большей гордости, даже победа при Аустерлице не была встречена с большим энтузиазмом.
Ведь победы эти принесли с собой лишь торжество, тогда как провал «закона любви» явился не только победой, но и отмщением; это было обязательство перед всей Францией избавить ее от кабинета министров, который на каждом новом заседании словно задавался целью уничтожить какую-нибудь из обещанных свобод, гарантий, освященных основным законом государства.
Это разительное проявление общественного сознания, эта народная демонстрация силы, это стихийное ликование всей страны при известии об отзыве закона напугали министров, и они решили в тот же вечер, невзирая на шум и всеобщее оживление, отправиться в полном составе к королю.
Они потребовали доложить о себе.
Стали искать короля.
Король не выходил, однако его не нашли ни в большой гостиной, ни в кабинете, ни у его высочества дофина, ни у ее высочества герцогини Беррийской.
Где же он находился?
Лакей сообщил, что видел, как его величество в сопровождении маршала Удино направлялся к лестнице, которая вела на террасу павильона Часов.
Поднялись по этой лестнице.
Два человека стояли на террасе; под ними бушевало людское море, освещаемое разноцветными огнями и оглашаемое ликующими криками; силуэты этих двух людей четко выделялись на фоне светящегося лунного диска и серебристых облаков, стремительно мчавшихся по небу.
Эти двое были Карл X и маршал Удино.
Им доложили о визите министров.
Король взглянул на маршала.
— Зачем они пожаловали? — спросил он.
— Требовать от вашего величества какой-нибудь репрессивной меры против этой всеобщей радости.
— Пригласите этих господ! — приказал король.
Удивленные министры последовали за адъютантом, которому камердинер передал приказание короля.
Спустя нескольких минут члены Совета собрались на террасе павильона Часов.
Белое знамя — знамя Тельбура, Бувина и Фонтенуа — развевалось под легким дуновением ветра и, казалось, с гордостью слушало эти непривычные приветственные крики толпы.
Господин де Виллель выступил вперед.
— Государь! — начал он. — Меня беспокоит опасность, угрожающая вашему величеству, вот почему я пришел вместе со своими коллегами…
Король его остановил.
— Сударь! Вы приготовили свою речь до того, как вышли из здания министерства финансов, не так ли? — спросил он.
— Государь…
— Я не прочь вас выслушать, сударь. Однако прежде я желаю, чтобы с этой террасы, возвышающейся над Парижем, вы посмотрели и послушали, что происходит в городе.
Король простер руку к океану огней.
— Стало быть, — рискнул вмешаться г-н де Пейроне, — ваше величество требует нашей отставки?
— Да кто вам говорит об отставке, сударь? Ничего я от вас не требую. Я вас прошу посмотреть и послушать.
На мгновение воцарилась тишина, но не на улицах — там, наоборот, с каждой минутой становилось все шумнее и радостнее, — а среди именитых зрителей.
Маршал держался в стороне, и на губах его блуждала торжествующая улыбка. Король по-прежнему указывал рукой на толпу и поворачивался попеременно во все стороны; благодаря своему высокому росту, он возвышался над всеми своими министрами; под тяжестью прожитых лет он согнулся, однако в минуты, подобные этой, находил в себе силы выпрямиться в полный рост. В это мгновение он на целую голову превосходил собравшихся — не только ростом, но и умом!
— Теперь продолжайте, господин де Виллель, — приказал король. — Что вы хотели мне сообщить?
— Ничего, государь, — отвечал председатель Совета. — Нам остается лишь выразить вашему величеству свое глубочайшее почтение.
Карл X кивнул; министры удалились.
— Ну, маршал, мне кажется, вы совершенно правы, — промолвил король.
И он вернулся в свои апартаменты.
На следующем заседании Совета король (это было 25-го) высказал министрам желание произвести 29 апреля смотр.
Министры попытались было оспорить королевскую волю. Однако воля эта была достаточно тверда, чтобы устоять против негодного оружия личных интересов. В итоге члены кабинета уступили при одном условии: оградить национальных гвардейцев от мятежников и провокаторов, которые непременно попытаются проникнуть в их ряды.
На следующий день в приказе говорилось:
«На параде 16 апреля король объявил, что в доказательство его благосклонности и удовлетворения национальной гвардией он намерен провести ее смотр, который состоится на Марсовом поле в воскресенье 29 апреля».