Регина медленно прохаживалась по комнате, склонив голову, обхватив правый локоть левой рукой и опираясь подбородком на правую руку.
Это была грациознейшая поза мечтательной задумчивости.
О чем же мечтала Регина?
О, догадаться нетрудно.
О своей любви к Петрусу и о любви Петруса к ней.
Да и о чем еще может грезить молодая женщина, когда ангел, на которого она молилась, был возлюбленным, простиравшим над ней руки?
А что он сам сказал бы в этот поздний час прекрасной мечтательнице, даже не подозревавшей о его присутствии?
Он пришел рассказать ей о необыкновенных событиях этого вечера, о своей радости, поделиться — если не вслух, то хотя бы мысленно — своим счастьем, ведь он привык, живя ею и ради нее, передавать ей все новости, веселые и грустные, счастливые и не очень.
Он прогуливался так около часу и ушел лишь после того, как лампа в комнате Регины погасла.
В наступившей темноте он пожелал любимой приятных сновидений и отправился на Западную улицу. Сердце его переполняла радость.
Вернувшись к себе, он застал там капитана Пьера Берто. Тот уже по-хозяйски устроился в квартире.
IV
СНЫ ПЕТРУСА
Петрус решил проверить, как разместился, по собственному выражению капитана, его гость.
Он негромко постучал в дверь, не желая беспокоить крестного, если тот успел заснуть. Но тот не спал, или у него был чуткий сон: едва раздались три удара с равными промежутками, капитан отозвался мощным баритоном:
— Войдите!
Капитан уже лежал в постели; его голову обвивал платок, завязанный на шее.
Очевидно, таким образом капитан придавал волосам и бороде необходимую форму.
В руке он держал томик, взятый из книжного шкафа, и, похоже, наслаждался чтением.
Петрус украдкой взглянул на книгу, желая составить себе представление о литературных вкусах крестного и узнать, приверженцем какой школы он был: старой или новой.
Пьер Берто читал басни Лафонтена.
— А, вы уже легли, дорогой крестный? — спросил Петрус.
— Да, — отвечал тот. — Еще как лег, крестничек!
— Кровать удобная?
— Нет.
— Как нет?!
— Мы, старые морские волки, привыкли спать на жестком, и здесь для меня, признаться, пожалуй мягковато, но я привыкну! Ко всему человек привыкает, даже к хорошему.
Петрус отметил про себя, что его крестный слишком часто, может быть, повторяет: «Мы, старые морские волки».
Впрочем, в своей речи Пьер Берто был, как могли заметить читатели, весьма сдержан в других чисто морских выражениях, и Петрус решил — по правде говоря, вполне справедливо — не обращать внимания на это присловье, искупавшееся многими прекрасными качествами капитана.
Отогнав от себя эту мысль, он спросил:
— Вам ничего больше не нужно?
— Абсолютно ничего. Даже каюта на флагманском корабле вряд ли обставлена лучше, чем эта твоя холостяцкая квартира; я чувствую, что помолодел лет на двадцать.
— Желаю вам, дорогой крестный, — засмеялся Петрус, — молодеть хоть до конца своих дней!
— Теперь, вкусив новой жизни, я не откажусь от этого, хотя мы, старые морские волки, любим разнообразие.
Петрус не сдержался и слегка поморщился.
— A-а, мое присловье «мы, старые морские волки». Не волнуйся, я исправлюсь.
— Да что вы, крестный, вы вправе говорить как вам вздумается!
— Нет, нет, я знаю свои недостатки! Ты не первый упрекаешь меня за это.
— Напротив, я вас абсолютно ни в чем не упрекаю.
— Мальчик мой! Человек, привыкший за сутки определять по небу приближение бури, замечает малейшее облачко. Еще раз повторяю: не волнуйся, с этой минуты я за собой слежу, особенно при посторонних.
— Мне, право, неловко…
— Отчего же? Оттого что твой крестный, хоть он капитан и хвастается этим, остался всего-навсего неотесанным матросом? Впрочем, сердце у него доброе, у тебя еще будет случай в этом убедиться, слышишь, крестник?.. А теперь ступай спать. Завтра еще будет день, и мы поговорим о твоих делах… А признайся: ты никак не ожидал, что твой крестный явится к тебе сегодня утром на галионе?
— Как видите, я потрясен, ослеплен, очарован. Честно говоря, если бы я не видел вас сейчас перед собой, я бы решил, что мне все пригрезилось.
— Вот видишь! — без тени гордости сказал капитан.
Он понурился и задумчиво, тоном глубокой меланхолии произнес:
— Можешь мне не верить, крестник, но я предпочел бы иметь хоть какой-нибудь талант или — раз уж я разоткровенничался, позволю себе помечтать о невозможном — такой талант, как у тебя, чем владеть несметными богатствами. Когда я думаю об этом огромном состоянии, я непременно вспоминаю строки славного Лафонтена…