Свесившись с перил, Петрус провожал их взглядом до тех пор, пока они не исчезли за входной дверью.
Потом он подбежал к окну, чтобы еще раз увидеть их, перед тем как они сядут в карету.
Он не сводил с кареты глаз, пока она не скрылась за поворотом.
Потом Петрус запер дверь и затворил окно мастерской, словно боялся, как бы не улетучился аромат, оставленный обворожительными посетительницами.
Он погладил предметы, которых успела коснуться Регина, и, наткнувшись на ее батистовый платок с брюссельскими кружевами, который она то ли случайно, то ли нарочно оставила в мастерской, схватил его обеими руками и спрятал в него лицо, вдыхая аромат ее духов.
Он с головой ушел в сладкие грезы, как вдруг в мастерскую, шумно радуясь, ворвался капитан.
На улице Новых Афин он нашел, наконец, подходящий дом.
На следующий день или, может быть, через день капитан должен был подписать купчую у нотариуса, а на будущей неделе обещал устроить новоселье.
Петрус искренне поздравил капитана.
— Ах, крестник! Похоже, ты рад моему переезду? — заметил моряк.
— Я? Напротив! — возразил Петрус. — В доказательство предлагаю вам оставить за собой квартиру в моем доме в качестве загородной резиденции.
— По правде сказать, не откажусь! — воскликнул капитан. — Но при одном условии: я сам буду платить за эту квартиру и о цене тоже договорюсь сам.
Предложение было принято.
Трое друзей собирались вместе поужинать.
Жан Робер и Людовик пришли в пять часов.
Людовик был печален: о Рождественской Розе не было никаких новостей. Сальватор появлялся дома редко, на несколько минут, чтобы успокоить Фраголу; она ждала его лишь завтра к вечеру или даже послезавтра.
Чтобы развлечь Людовика, в котором капитан, казалось, принимал живейшее участие, решено было поужинать у Легриеля в Сен-Клу.
Людовик и Петрус поедут туда в двухместной карете, а Жан Робер и капитан — верхом.
В шесть часов они отправились в путь. Без четверти семь четверо посетителей заняли отдельный кабинет в заведении Легриеля.
В ресторане собралось много народу. В кабинете, соседнем с тем, где устроились наши герои, было особенно шумно: оттуда доносились громкая речь и веселый смех.
Сначала четверо приятелей не обращали на это внимания.
Они были голодны, и звон посуды почти заглушал голоса и смех.
Но вскоре Людовик стал внимательно прислушиваться.
Ведь он и в самом деле был самым невеселым среди своих товарищей.
Он улыбнулся через силу.
— Я узнаю голос, вернее, оба голоса! — сказал он.
— Уж не принадлежит ли один из них пленительной Рождественской Розе? — поинтересовался капитан.
— К сожалению, нет, — вздохнул Людовик. — Этот голос веселее, но не такой чистый.
— Кто же это? — спросил Петрус.
Взрыв хохота, подобный бурно сыгранной гамме, ворвался в кабинет наших героев.
Правда, стенки между кабинетами представляли собой не что иное, как затянутые холстом и оклеенные обоями ширмы, которые убирают в дни больших празднеств.
— Во всяком случае, смех искренний, в этом я уверен, — вставил Жан Робер.
— Ты вполне можешь за это поручиться, дорогой друг, потому что женщины, сидящие в соседнем кабинете, — это принцесса Ванврская и графиня дю Баттуар.
— Шант-Лила? — в один голос подхватили Жан Робер и Петрус.
— Шант-Лила собственной персоной. Да вы послушайте!
— Господа! — смутился Жан Робер. — Разве прилично подслушивать, что происходит в соседней комнате?
— Черт побери! — вскричал Петрус. — Раз там говорят достаточно громко, чтобы мы услышали, значит, у тех, кто говорит, секретов нет.
— Справедливо, крестник, — одобрил Пьер Берто, — у меня на этот счет существует теория, в точности совпадающая с твоей. Однако помимо двух женских голосов мне почудился еще мужской.
— Как известно, дорогой капитан, — сказал Жан Робер, — у каждого голоса есть эхо. Но, как правило, женскому голосу эхом вторит мужской, а мужскому — женский.
— Раз ты такой мастер распознавать голоса, может, ты знаешь, кто этот мужчина? — спросил Петрус у Людовика.
— Кажется, я смогу так же безошибочно определить кавалера, как и дам, да и у вас, если вы хорошенько прислушаетесь, не останется на этот счет сомнений, — отозвался Людовик.
Молодые люди насторожились.
«При всем моем почтении, принцесса, позволь тебе все же не поверить», — послышался один голос.
«Клянусь тебе, что это чистая правда, накажи меня Бог!»
«Какая мне разница, правда это или нет, если это совершенно неправдоподобно! Пусть лучше будет ложь, но правдоподобная, и я тебе поверю».